— Капитан, я все просрал.
Яуберт вздохнул.
— Что верно, то верно, Леон. — Он отпил глоток невкусного кофе. — Тебе надо научиться сдерживаться.
— Знаю.
Петерсен уставился на свою чашку, наполненную мутноватой жидкостью цвета грязи. Над кофе клочками поднимался пар.
— Эх, капитан, трудно мне придется. Жена меня…
Лейтенант уронил голову на грудь и глубоко вздохнул.
— Что такое, Леон?
Петерсен поднял голову к потолку, словно искал на нем помощи. Потом медленно выдохнул:
— Жена хочет меня бросить.
Яуберт ничего не сказал.
— Она недовольна, что меня никогда не бывает дома. Говорит, дочкам нужен отец. Говорит, что даже отчим лучше родного отца, которого они никогда не видят. И еще она говорит, что в любом случае денег на все не хватает. Ты работаешь как начальник, а платят тебе как садовнику. Вот что она говорит. Ну и что я могу ей ответить, капитан? Нагрубить? — Петерсен посмотрел на Яуберта, но тот ничего не мог ему сказать. — Знаете, когда мы с женой последний раз… когда… Много месяцев назад. А тут еще Барт де Вит велит мне повышать раскрываемость. Мол, он хочет меня повысить не только потому, что я чернокожий. «Политика позитивных действий», чтоб ее… Я вдруг стал «чернокожим»! Я больше не цветной, не мулат паршивый, а «чернокожий». Меня сразу перевели в другой класс. И я должен показывать всем пример. Я вас спрашиваю, капитан, что мне делать? Да я показываю пример уже много лет, черт меня побери, вот только мое жалованье оставляет желать лучшего. И не только мое. У всех нас так. У белых, черных, коричневых. На нас валятся все шишки, все убийства, смерти, изнасилования, мы сутками занимаемся поганцами, которые стреляют в людей, и богатенькими белыми, которые ведут себя так, словно тебя тут нет, и вынуждены подчиняться начальнику, который говорит, что ты должен показывать всем пример, и профсоюзу, который говорит: не волнуйся, все будет хорошо, и с женой, которая угрожает бросить…
Петерсен отпил большой глоток кофе и снова глубоко вздохнул. Потом наступила тишина.
— Леон, мы его возьмем.
— Нет, капитан, я просрал все дело.
— Временное отступление.
— Что дальше, капитан?
Они услышали в коридоре быстрые шаги.
— Хочу установить за ним слежку.
Оба выжидательно смотрели на дверь. Скоро на пороге показался дежурный сержант:
— Капитан, звонит Геррит Сниман. Он просит вас. Можете поговорить у меня в кабинете.
Взяв трубку, Яуберт услышал взволнованный голос Геррита Снимана:
— Капитан, я нашел Элинор Дэвидс!
— Кого?
— Женщину, которая обвиняла Макдоналда в изнасиловании.
Яуберт напряженно пытался вспомнить, кто такая Элинор Дэвидс. Сниман правильно истолковал затянувшееся молчание.
— Дело было два года назад, капитан. Она еще потом отозвала иск.
— Ах да.
— Капитан, она проститутка.
— Вот как?
Все интереснее и интереснее.
— И у нее имеется огнестрельное оружие. Пистолет «смит-и-вессон» модели «Эскорт».
У Яуберта екнуло сердце.
— Капитан, она уверяет, что у нее есть алиби, но, по-моему, она лжет.
— Геррит, мы едем.
— Отлично! — Сниман понизил голос и доверительно продолжал: — Странная она женщина, капитан. Цветная, а волосы вытравлены до белизны, и одевается во все черное. Высокие сапоги, узкие брюки, рубашка. Плащ, даже…
«В таком длинном черном плаще, как у Бэтмена. И сапоги черные, и волосы. Ангел смерти». Яуберт вспомнил рассказ бродяги Геркюлеса Янчеса в полицейском участке Гарденз. Толстогубый адвокат Нинабера сказал бы, что он запомнил показания бродяги дословно…
— Геррит! — воскликнул Яуберт.
— Что, капитан?
— Ты говоришь, у нее светлые волосы.
— Белые как снег.
Нельзя до конца доверять показаниям бродяги, чьи мозги наполовину расплавились от дешевого пойла.
— Где ты сейчас?
— В Хаут-Бэй. В агентстве эскорт-услуг «Дьяволицы Чарли».
— Никуда не уходи. Мы с Леоном скоро будем.
На стекле окна, выходящего на улицу, были нарисованы дьяволицы — две большие, красные дьяволицы с длинными ногами, тонкой талией и большой полной грудью. Обе шаловливо изогнули ягодицы, из которых росли хвосты, заканчивающиеся стрелками. Под длинными светлыми волосами виднелись рожки. Над ними — название заведения: «Дьяволицы Чарли».
Сниман застенчиво притулился на вытертом кресле в приемной, как будто ему больше всего хотелось сбежать отсюда. Яуберт и Петерсен сели на диван. Обивка на нем была такая же, как на кресле, на котором сидела Элинор Дэвидс. Длинные ноги, обтянутые черными кожаными брюками, она закинула на ручку кресла. На ней были черные сапоги до колен. Губы накрашены черной помадой. В углу рта — длинная сигарета. Чуть поодаль, за стойкой, сидел владелец заведения, молодой грек с длинными курчавыми волосами, в расстегнутой рубахе. Он сосредоточенно читал книгу в мягкой обложке, но Яуберт понимал, что ушки у владельца на макушке.