Похороны Эйлин, с отпеванием в хобартском соборе, стали событием из ряда вон выходящим. На траурную церемонию, кажется, съехалось пол-Ричмонда. Когда читали из Священного Писания, ливануло как из ведра – дождь так неистово барабанил по соборной кровле, разнося гулкую дробь по всему пещерообразному внутреннему пространству храма, что заглушал голос чтеца. Гарри поднял глаза к потолку – и увидел, как сверху по стенам что-то сочится. Капли кроваво-красной жидкости. Гарри потянулся и дернул Розу за рукав. «Там, на стенах, мам, – прошептал он. – По ним течет кровь». Роза, однако, посмотрела вниз – на Гарри, а не вверх – на стены и отчитала его, но другие, расслышавшие слова Гарри, разом подняли глаза и увидели на стенах не только капли крови, но и широкие кровавые потеки. Даже священники, облаченные в изысканные штатские костюмы, воззрились наверх и, мигом утратив привычную чопорность, стали показывать пальцами и перешептываться. Между тем по мере того, как снаружи неистовствовала буря и гремел гром, а дождь нещадно колотил по кровельной черепице, кровавые следы проступали все более явственно – стены уже буквально истекали кровью. Куда бы ни глянули присутствовавшие на отпевании, всюду была кровь. Кровь капала на горящие свечи в медных подсвечниках, стоявших у стены справа от алтаря. Кровь уже текла по Кальвириям[16]. И по статуе Благословенной Владычицы нашей Богородицы, придавая Деве Марии жутковатый вид: кровавые ручейки струились по ее лицу к устам и стекали в раскрытую ладонь.
Но самое чудесное видение наблюдалось на большом распятии позади алтаря. Сперва тонкая струйка крови просто – и будто торжественно, с почтением – растекалась по пригвожденной правой руке Спасителя и дальше проливалась на пол, усиливая скорбное впечатление о муках, запечатленных в распятой фигуре. А после, с нарастанием бури, кровь потекла по Его челу и телу, заливая все распятие. Струясь по телу Господа и кресту, кровь словно оживляла прежде безжизненную фигуру, наполняя ее ощущением физических страданий. По рядам потрясенных, испуганных людей разнеслись рыдания, а некоторые присутствующие бросились бежать вдоль боковых приделов из храма: они до того перепугались, что больше не могли там оставаться. Но многие остались, прикованные к месту увиденным: страх в их душах пересилил изумление. Когда же дождь, наконец, поутих и потоки крови уменьшились до размеров редких капель, а священник, вскинув руки, возгласил «Так помолимся же!», – присутствующие в большинстве своем уверовали, что стали свидетелями чуда, не иначе как связанного с ветхозаветной верой Розы. Те, кто позднее слышал, будто бы кровь на самом деле была результатом огрехов, допущенных при ремонте кровли собора, в это не очень-то верили. История с кровельщиками, возникшая взамен случая с нежданной бурей и дождем, который размыл красную краску, вследствие чего она протекла через плохо заделанные щели под кровлю, не шла ни в какое сравнение с явлением чуда. Пока историю пересказывали и она раз от раза обрастала все новыми яркими подробностями, словно проросшее из малого семечка дерево раскидистой кроной, пока половина города божилась, что видела на отпевании истекающего кровью Спасителя, другая история поистерлась и забылась – ее уже никто не желал слушать и знать.
Эффектное прощание с Эйлин обернулось двумя непредвиденными последствиями. Во-первых, собор вскоре стал чем-то вроде местной паломнической достопримечательности, где проявлялись особые, чудодейственные силы. Церковные власти, обеспокоившись, воспротивились было его новоявленному статусу, однако переубедить общественность не смогли. Во-вторых, Эйлин посмертно возвели в ранг местной святой, что было явным преувеличением ее добродетельности, ибо при жизни она нет-нет да и давала волю своему скверному, злому нраву, отличаясь жесткостью и скупостью. Однако хотя при жизни она была натурой неоднозначной и во многом противоречивой, смерть сделала ее безмолвной и наделила несравненными добродетелями, так что притчи о ее великодушии и щедрости только разрастались. Это забавляло Боя, тем более потому, что он хорошо помнил, какой жадной она была, когда дело касалось хлеба насущного, и какие коленца откалывала, когда чего-то боялась.