— Нет, нет, — сказал решительно другой женский голос. — Они никого не пускают к себе в дом, даже ворот не открывают. И нам наказали, чтобы мы ни днем, ни ночью никого не впускали. Еще вчера они напомнили, чтобы мы не открывали дверей даже знакомым. Поэтому мы советуем вам напрасно не затруднять себя и не пытаться увидеть их дома.
— А кем вы приходитесь дядюшке Кори?
— Мы их жены!
— Может быть, есть у них сын, я бы с ним поговорил, он бы сказал о моем деле отцу, а потом передал бы мне ответ.
— У них нет ни сына, ни дочери, ни слуги! — Это был голос первой женщины.
— Они, как одинокий кипарис, один-одинешеньки! — Это был голос второй женщины. Слышно было, что она смеется.
— Ну, хорошо, может быть, они бывают дома днем, я приду днем! — сказал я.
— Здесь вы их никогда не сможете найти. Они выходят до рассвета, а возвращаются за полночь, — ответила первая женщина.
Так как выяснилось, что я не смогу увидеть Кори Ишкамбу дома ни в этот день, ни в будущем, то я решил пройти снова по базарным рядам и, встретив его там, прямо подойти к нему, признаться в своей лжи, рассказать, какое у меня было намерение, чтобы снять с себя вчерашний позор.
Размышляя так, я прошел ряды торговцев кожаными калошами и вышел к круглому купольному пассажу, известному под названием Ходжа Мухаммади Паррон[8]. Пройдя через него, я направился вдоль рядов, где торговали табаком и табакерками, сделанными из тыквочек. Миновав склад сушеного кишмиша и урюка, я пересек улицу москательщиков и достиг рядов торговцев чаем.
День уже клонился к вечеру, почти все торговцы закрыли лавки и разошлись по домам; прохожих было немного.
Если бы в этот момент встретился мне Кори Ишкамба, обстановка для разговора с ним была бы самая подходящая. Но увы, его не было видно. Когда я подходил к караван-сараю Джаннат-макони, Рахими-Канд как раз свертывал свой паласик, собираясь отправляться домой.
Как только его взгляд упал на меня, он снова положил паласик на суфу и, улыбаясь, стал подзывать меня.
Я очень удивился, увидев его улыбающимся — до сих пор это случилось единственный раз в жизни, когда, как я уже рассказывал, он получил чашку плова на вечеринке, устроенной учащимися медресе по случаю начала учебного года. Обычно его лоб был нахмурен, а лицо сохраняло такую кислую мину, будто он отведал уксуса. А теперь он не то что улыбался, а даже тихонько смеялся.
Я подошел к нему, он меня спросил:
— Что такое ты сотворил с Кори Ишкамбой?
— Ничего я не сотворил. А что случилось?
Присев на суфу, Рахими-Канд сказал:
— Только вы ушли, как опять он появился и принялся меня расспрашивать, что вы за человек? «Учащийся медресе, гиждуванец», — ответил я ему. «Ну, я был прав в своих подозрениях», — сказал он, многозначительно кивая головой. «А что вы подозревали?» — спросил я. Немного подумав, он сказал: «Многие думают, что у меня есть деньги. Поэтому не раз уже бывало, что беспутные люди принимались меня выслеживать. Удостоверившись, что я не держу в доме даже медного гроша, они ко мне охладевали и оставляли в покое, занявшись своими делами. Последние два-три дня этот ученик медресе все ходит за мной. Видно, хочет проследить, где я получаю деньги и куда их прячу.
Как только он выследит, что я принес в дом деньги, он, конечно, изрубит меня на мелкие кусочки, чтобы забрать мое добро». «Этот ученик не такой человек, ваше подозрение ошибочно!» — сказал я ему. «Предположим даже, что сам он неплохой человек, — ответил Кори Ишкамба. — Ничего невероятного нет в том, что земляки сбили его с пути и заставили следить за мной. Во всяком случае гиждуванцев следует опасаться!»
Окончив свой рассказ, Рахими-Канд сказал:
— Кори Ишкамба просил меня объяснить тебе, как моему знакомому, что денег у него нет и что, если случайно они и попадают ему в руки, он их домой не берет и вообще не держит дома ничего ценного. «Есть, говорит, у меня в доме два одеяла, так они такие рваные и грязные, что мало отличаются от потника из-под ослиного седла».
После этих слов Рахими-Канд сказал мне наставительным тоном:
— Не подходите близко к такому человеку, от него не дождетесь ничего хорошего. И опутает и еще вдобавок оклевещет.
Я рассказал Рахими-Канду вкратце о своем намерении попросить у Кори Ишкамбы келью, описал свои безуспешные попытки в течение нескольких дней поговорить с ним.
— Ну, а если он способен подозревать честного человека в том, что тот вор и разбойник, не желаю я ни видеть его, ни просить о келье! И келья его мне не нужна, и знакомство с ним. Говоря словами Саади, «его дар отдадим ему обратно», — сказал я и, расставшись с Рахими-Кандом, отправился по своим делам.
8
Такое название пассаж получил в старой Бухаре по имени мусульманского «святого», мазар (могила) которого находится внутри пассажа