Мы шли за хозяином дома, ощупывая руками стены и ступени. Мы попали на небольшую открытую террасу, выстроенную над коридорчиком. К ней примыкала комната с двумя дверями, одна из которых, застекленная, служила окном. С другой стороны открытой террасы находился навесик, пройдя под которым, Кори Ишкамба открыл одну из дверей и пригласил нас войти.
Наконец мы оказались в комнате. Было совершенно темно, мы ничего не видели и стояли, не зная, куда сесть. Хозяин прошел в передний угол, оттуда долго слышалось шлепанье его обутых в мягкие сапожки ног.
— Дядюшка Кори, что вы там делаете? — спросил его мой спутник.
— Лампу, лампу ищу, — сказал он и прибавил: — У вас не найдется спичек?
— У меня нет, — сказал юноша, обыскав свои карманы.
— И у меня нет, — в свою очередь сказал я.
Услышав наши ответы, Кори Ишкамба постучал ногой об пол.
— Что это, дядюшка Кори! Кажется, вы там танцуете? — спросил я.
— Под этой комнаткой находится жилое помещение. На мой стук оттуда кто-нибудь придет, чтобы помочь мне зажечь лампу, — ответил Кори.
И действительно, прошло немного времени, и на лестнице послышались чьи-то шаги.
— Вынеси лампу, я зажгу от нее свою! — сказал Кори Ишкамба тому, кто был на лестнице.
— Зачем, вместо того чтобы спросить спички, вы велели принести лампу? — спросил мой товарищ у хозяина.
— Все в моем доме построено на определенном расчете, — ответил тот. — За день здесь должна тратиться только одна спичка на разжигание огня утром при кипячении чая. А там уж все зажигается одно от другого. — Помолчав немного, он добавил: — Люди думают, что те два-три гроша, которые я имею, мне дало ростовщичество. Это неверно: все, что у меня есть, я приобрел бережливостью. Как говорится: «Бережливость у очага — вот и готов купец, который может торговать с Индией».
— Но если, пока вы носите лампу, лопнет стекло — а это особенно легко может случиться сейчас, потому что идет снег, — что будет с вашей бережливостью?
— Мне-то что! Убыток пойдет за счет того, кому принадлежит лампа, — презрительно ответил Кори Ишкамба. — Потому-то я и не послал свою лампу, а велел вынести сюда ту, из внутренних комнат.
— А кому же принадлежит там лампа?
— Моим женам, — ответил Кори Ишкамба и пояснил: — Они занимаются шитьем тюбетеек. Раньше лампой и керосином обеспечивал я, и за это получал половину дохода от продажи тюбетеек. Но женщины оказались в расчетах хитрее меня. Говорят: «Сколько же вы тратите на свет, что половину нашего заработка берете себе?» После этого они все расходы на освещение взяли на себя, но и весь доход попадает теперь в их руки.
— Значит, стараясь продать тюбетейки подороже, вы заботились не о себе, а о своих женах? — спросил я, напоминая ему разговор с продавцом тюбетеек, свидетелем которого я случайно оказался. — Но соображения, которые вы только что высказали относительно лампового стекла, показывают, что вам нет дела до трат и доходов ваших жен и вы печетесь только о своей выгоде! Что же заставило вас прилагать столько стараний, чтобы продать подороже тюбетейки?
— И тогда я заботился только о своей выгоде, — хвастливо подтвердил Кори Ишкамба, разъяснив, что тюбетейки, которые шьют его жены, он скупает по оптовой цене. А потом он отдает эти тюбетейки знакомым торговцам, чтобы они продавали их по розничной цене. Разница, которая получается при этом, идет в его пользу.
— Таким образом, вы превратились в скупщика! — сказал юноша.
— Да, я сам становлюсь скупщиком, — ответил Кори Ишкамба, — но таким скупщиком, который не вкладывает в торговлю своих денег, не обременяет себя сидением в лавке и разговорами с покупателями. Я скупщик, но весь мой доход от торговли получаю без расходов и трудов.
Тем временем кто-то вынес из дома горящую лампу и поставил ее на нижнюю ступень. Кори Ишкамба спустился, взял лампу, снова поднялся по ступенькам и, войдя в комнату, поставил лампу на низенький столик. Подкрутив немного фитиль, он снял стекло. Вероятно, оно было очень раскаленным и обожгло ему руку: он принялся дуть на пальцы, приговаривая: «Ой, моя рученька!»
— Зачем же брать стекло голой рукой? Прихватили бы рукавом или платком, — сказал я.
— Хорошо еще, что я не прихватил рукавом или платком, — ответил он, все еще дуя на пальцы. — Руке хоть и больно, она заживет сама собой, ничего не случится. А вот если бы сгорел рукав или платок, я понес бы немалый убыток!
Немного успокоив боль, Кори Ишкамба приподнял край паласа, застилавшего пол, и, вытащив из циновки соломинку, поджег ее от пламени принесенной лампы, а потом перенес огонь на фитиль своей, надел на обе лампы стекла, лампу своих жен отнес на лестницу, а свою поставил на покрытый одеялом низенький столик — сандал, под которым было углубление для углей.