В те дни и я встретил Кори Ишкамбу. Преградив мне дорогу, он и мне принялся рассказывать о своем горе и стал просить у меня совета. Я хоть и знал его историю от других, но сделал вид, что слышу ее впервые. Выразив ему соболезнование, я сказал:
— Какой совет можем дать и что понимаем в таком крупном деле мы, маленькие люди? Идите к правителям, к городским старшинам.
— Э, пусть будут прокляты старшины, пусть сгорят их дома, пусть умрут их дети — они не захотели меня даже выслушать! — ответил он и долго еще сыпал ругательства и проклятия в адрес отцов города.
Эти проклятия напомнили мне случай с одной сумасшедшей старухой.
В квартале Гавкушон города Бухары, неподалеку от мечети Ходжа, на берегу главного городского канала всегда сидели нищие и бездомные. Среди них можно было видеть сумасшедшую, известную бухарцам по именем Госпожа-десятник.
Уличные мальчишки часто дразнили несчастную старуху. Они обсыпали ее пылью, стаскивали с нее дырявые кожаные калоши или рваную паранджу, срывали у нее с головы платок, бросали его в воду и проделывали другие жестокие шалости.
Госпожа-десятник швыряла в мальчишек камнями, осыпала ругательствами и проклятиями, но это их еще больше раззадоривало.
Однажды, когда я сидел на солнышке у моста Пушаймон перед мечетью Ходжа, ребята окружили Госпожу-десятник. Она металась среди них простоволосая и босая. Ей удавалось отогнать некоторых озорников. Но сзади подбегали другие и так сильно дергали ее за платье, что она падала на спину. Не успевала она подняться и повернуться, чтобы прогнать их, как дети дергали ее с другой стороны, и она падала снова.
Наконец бедная Госпожа-десятник выбилась из сил. Набрав в подол камней, она села на землю, привалившись к стене мечети. Громко проклиная сорванцов, она швыряла в них камни и комья земли.
Тут со стороны квартала Почокуль-ходжи появилось несколько известных бухарских богатеев. Среди них были и муллы из высшего духовенства.
Вероятно, они возвращались с какого-нибудь пира, так как были в лучших своих одеждах. Поверх нижних халатов из цветастого сатина на них были надеты парадные, отороченные широкой тесьмой халаты из лучших каршинских и гиссарских шелков. На головах — тончайшие белые чалмы, намотанные на атласные или парчовые высокие тюбетейки; обуты знатные горожане были в лакированные сапожки и такие же калоши.
Вероятно, желая показать народу свою пышную одежду и с лица и с изнанки, они шли, откинув полы, чтобы прохожие могли любоваться и шелковой подкладкой их халатов.
Они выступали важно, степенно, беседуя друг с другом и ковыряя в зубах золотыми и серебряными зубочистками.
Госпожа-десятник, которую ребятишки вывели из терпения, решила принести жалобу этим «великим мира сего».
— Да стану я за вас жертвой, старшины! — закричала она. — Пусть падут на меня несчастья ваших детей, старшины! Доживите до свадьбы своих детей, старшины! Пусть всегда будут у вас такие чалмы и халаты! Пусть в добрый час потратите вы ваши деньги, старшины! Освободите меня от этих безобразников, старшины!
Старшины не захотели обратить внимание на сумасшедшую. Даже кинуть взгляд в ее сторону они считали несовместимым со своим достоинством. Поэтому, делая вид, что не слышат криков Госпожи-десятник, отцы города продолжали свой путь с невозмутимой важностью.
Поняв, что она взывает к ним напрасно и они даже не хотят взглянуть в ее сторону, Госпожа-десятник, позабыв про ребятишек, весь свой гнев обратила на старшин и стала посылать проклятия и брань на их головы:
— О боже, пусть эти ваши халаты унесет обмыватель мертвых{37}, пусть ваши деньги и богатства растащат воры и грабители, старшины!
Старшины, которые притворялись глухими, когда Госпожа-десятник благословляла их, не могли сделать вид, что до их ушей не доходят проклятия и брань: ведь другие-то слышат, как ругается на всю улицу эта безумная старуха!
Но что они могли сделать? Единственное, что им оставалось, — это отбросить важность и величавость, подобрать полы халатов и пуститься наутек, подобно мальчишкам. Старшины так и сделали; они спешили как можно скорее убраться с глаз долой, чтобы поменьше людей узнало, как Госпожа-десятник мешает их с грязью, вместе с их нарядными одеждами.
Но сумасшедшая так разошлась, что в течение нескольких дней старшины не сходили у нее с языка, и когда ее начинали изводить мальчишки, она ругала не их, а старшин. Пока она была жива, старшины так боялись ее, что избегали ходить по улицам, где можно было ее встретить.