Мария взяла свою грязную одежду со стула: штаны, рубаху и темную курточку. Пояс с двумя клинками. Оделась.
Она не боялась ходить по особняку без разрешения, впрочем, как и в предыдущий раз. Она вышла из комнаты, прошлась по длинному коридору до лестницы, спустилась на первый этаж. Здесь она не могла не заметить горничных, бегающий в разные стороны по разным делам. Кто-то ходил с посудой, кто-то пробегал с маленькими баночками в руках. Это могли быть приправы или особые травы для трапезы. Другие таскали стулья. Некоторые бегали с тряпками и протирали всё вокруг. Мария прошла в комнату, куда постоянно заходили и откуда постоянно выходили горничные. Это был обеденный зал, с длинным столом посередине, рассчитанный, если учесть стулья и тарелки, примерно на десять человек. Впрочем, самой еды на столе не было, поэтому Мария не стала болтаться под ногами горничных и вышла во двор. Затем, пройдя через ворота у особняка, она оказалась на оживленной улице города. Поскольку особняк мэра, стоял довольно близко к главной площади, Мария туда и направилась.
Она не могла точно определить зачем ей туда понадобилось, но ей хотелось пойти куда-нибудь, делать что-нибудь. И хоть на какое-то время отвлечься от мыслей.
Но на главной площади, в самый разгар торговли, шума и вони от весящей на прилавках рыбы и разделанного мяса, Марии стало душно и не по себе. Ей хотелось пройтись по городу, посмотреть на людей, увлеченных рутиной, но вместо этого она нашла себя на задворках, в одном из переулков, по которым бегают крысы, что прячутся так же, как она. А люди, с их дневными обычаями с их вежливыми улыбками и заботами были ей чужеродны. Она не могла понять, как они могут так жить. С такими ужасами вокруг. С той болью, что может чувствовать человек. Значит, они наверняка не знают. Должны не знать. Как бездонно бывает боль от потери любимого человека. Или знают, но врут себе. Живут в обмане, будто в пузыре. А может и вовсе — никого так не любили и не полюбят. Ведь из всей толпы на главной площади, в проигрыше только она. Дура — только она. С болью, что некуда деть. От неё не избавиться и не забыть. Нельзя вернуться обратно, стать той, какой она была до встречи с Галахадом, до путешествия в Воларис. До того, как единственный человек, который понимал её, уважал и по-отцовски любил, не пожертвовал собой, доказывая ту самую любовь.
Мария так и не вернулась на площадь. Даже не осмелилась подумать о возвращении. От одной мысли о тех людях и запахах, ей становилось тошно. Она вернулась переулками к особняку.
#
София переступала с ноги на ногу. Также, она смотрела на этот процесс. Её обувь запылилась, пока она шла несколько кварталов от особняка отца. Это были самые быстрые несколько кварталов в её жизни. Она почти не заметила, как они промелькнули перед её глаза, удалились прочь, оставив наедине с одной только дверью, что перед глазами. Казалось, она постучала в эту дверь вечность назад, но когда её открыли, София хотела иметь в запасе еще несколько вечностей. Стареющий мужчина, но ещё не старый, не узнал её. А София, даже спустя столько лет, смогла разглядеть в нём сходство с одним из мальчишек, что отправился с ней в Воларис и как большинство, там и остался.
— Вам чем-то помочь? — сказал мужчина, с интонацией слишком доброй и располагающей.
— Я знала вашего сына, Генриха. И я знаю, что с ним случилось.
Ничего доброго и располагающего не осталось на лице мужчины.
— Что вам нужно? — твердо спросил он, — если вы хотите что-то мне продать, используя моего сына…
— Нет, нет, что вы, — замахала руками София, будто сметая его слова и мысли, — я дочь мэра. Та самая, что увела вашего сына!
Оба затихли. Отец Генриха от шока, София от стыда и признания.
Шок закончился раньше, от того мужчина заговорил первым.
— София? Что случилось? Как…он действительно мёртв, мой мальчик?
София кивнула, подтверждая, что всё правда. Затем, ей хотелось всё объяснить, рассказать, как это произошло, рассказать про Воларис. Она хотела обдумать каждое слово. Но когда огромный комок печали подбирался к горлу, когда слёзы проступали на глазах, всему плану пришел конец.