— Господин мэр?
За столом помимо советника казны сидели ещё летописец и военный советник. Второй был таким же бессмысленным, как и надежда на то, что София ещё жива. Войн не было очень давно.
— Что там с Воларисом? — спросил мэр, всё так же отстранённо смотря в окно.
— А что с ним? — заговорил военный советник. Жанпольд начинал забывать, как звучит голос этого старика.
— Рыцарь уходил туда с девочкой. Совсем недавно. Помните?
— Так я думал, солдаты короля за ними отправились.
Жанпольд понял, что ошибался, когда подумал, что никакие слова сегодня не смогут оторвать его от окна или просто удивить. Он повернул голову к военному советнику. Напряг все мышцы на лице, показывая ненависть к его словам, и ответил для особо одарённых:
— Так мы ж их тела отправили на повозке обратно Боромиру. Ты где был?
— В отпуске.
— Зачем я тебя здесь держу? Напомни мне, военный советник. Помнишь мою дочь? Сколько людей ты отправлял на её поиски? Может тебя отправить, для большей мотивации?
— При всём уважении, господин мэр, мы не искали только в одном месте. По объективным причинам.
— Вот я и спрашиваю, что там с девочкой и тем рыцарем?
Военный советник покорно уставился в стол. Сказать было нечего, как и во все предыдущие разы. Каждый год, в один и тот же день, такой как сейчас, мэр был особенно не в духе. В этот день работа всегда стоит, никакие решения не принимаются.
После заседания королевского совета, советник казны — его звали Владимир и военный советник — Николай, стояли на улице, покуривая самокрутку.
— Зачем ты вообще решил поднят вопрос налогов сегодня? — спросил Николай, явно раздражённый тем, что стал козлом отпущения.
Владимир, огорчённый, что стал причиной раздражений Николая, ответил:
— Хотел его отвлечь как-то. В этот раз он ещё хуже выглядел. А повышение налогов всегда тема острая и требующая полного внимания.
— Что ж, в людях ты смыслишь меньше, чем в деньгах. Единственное, что ему поможет не горевать в этот день — живая дочь, — Владимир бросил бычок и размазал по земле ботинком.
#
Жанпольд заперся у себя в кабинете и не выходил уже давно. Его ужин остыл. Клара заменила свечи в третий раз. Она сидела за столом, уставившись в разделанную курицу на тарелке мэра. Она сама лично её разделала. Потом, через некоторое время, разделала ещё больше. Затем еще раз. Именно после третей разделки бедной курицы, Клара поняла, что по-особенному сегодня взволнована. Её пугает закрытая дверь кабинета мэра. Её пугает этот проклятый день. Она не могла представить, как это должно быть тяжело — не видеть свою дочь столько лет. Не знать, жива ли она.
Клара взяла в руки нож и вилку, подошла к разделанной курице, прекрасно понимая, что резать уже нечего. Блюдо, приготовленное для мэра, теперь походило на кашу для беззубого старика. И несмотря на это, ей ничего не оставалось делать. Её руки тряслись, подбираясь к тарелке. Сегодня был особенный день, и Кларе это нужно: как-то себя успокоить, поддаться импульсу, раствориться в тревоге. Тарелка заскрипела под напором ножа.
— Клара?
Жанпольд стоял в дверном проеме. Он явно не рассчитывал здесь так поздно кого-то увидеть.
Клара дёрнулась и сделала несколько шагов назад, будто её поймали с поличным.
— Извините, господин мэр. Я вам ужин подготавливаю.
Жанпольд зашагал к столу. Клара поняла насколько он был пьян.
— Я знаю, какой сегодня плохой день для вас, — попыталась она оправдать мэра в его и своих глазах.
Жанпольд добрался до стола и опустил на него руки. Еще несколько шагов без опоры, и он бы наверняка лежал на полу лицом вниз.
— Скажи мне, — начал он, не поднимая головы, — я плохой человек?
— Нет.
Жанпольд не оценил ответ. Он ничего не сказал, но по его вздохам можно было определить недовольство. Опираясь на стол, он дошел до своего стула и сел напротив тарелки с едой, нарезанной в четыре раза. Клара поклонилась мэру и поспешила выйти из комнаты.
— Стой, — сказал он ей, когда она была у порога.
Клара обернулась.
— Да, господин мэр, — она могла отчетливо рассмотреть его лицо, смотрящее на неё.
— Как это выходит, что тринадцатилетняя девочка смелее всех нас?
— Вы говорите о Марии?
— Чтобы спасти свою жизнь, она отправилась в Воларис. А я боюсь за свою шкуру. Считаю её ценней жизни моей дочери.
— На ваших плечах целых город. Вы не можете так просто взять и отправиться туда на поиски вашей дочери.
— Когда я увижу свою дочь…после смерти, — мысль о том, что он не увидит Софию при жизни, болезненно отозвалась на его лице, в его красных глазах, — что я ей скажу? Посчитает ли она мои оправдания достаточным основанием, чтобы бросить свою маленькую девочку в объятия смерти и даже не попытаться что-то сделать с Воларисом? Как я буду смотреть ей в глаза?