Может быть, я ошибаюсь, но иногда мне кажется, в будущем будут и рассуждать, и судить, сверяясь с его системой. Стало быть, его жанр называется «Рассадин». Мало-мальски стоящий литератор понимает сегодня, кто такой у нас и для нас Станислав Рассадин. Но об этом не говорят. Не высказываются. Молчат. Точнее, замалчивают. Ещё точнее, пытаются замолчать. Такое положение дел нормально и вполне в духе литературных нравов. Нет, не нашего времени. Всех времён.
Не слишком ли я разгорячился, господа? Возможно. Но ведь я не рецензию пишу.
Я о нём думаю и высказываюсь. Мой жанр — высказывание. Можно оспорить, можно согласиться, можно оставить без внимания. Но я своё сказал...»
Дослушав до конца, Рассадин сказал:
— Написано лихо, но это не обо мне, а о каком-то идеальном писателе.
— А кто тебе сказал, что это о тебе? — спросил я. — Тобой тут и не пахнет. Здесь литературный герой...
Сегодня, когда его уже нет, я могу благодарить случай, давший мне не только написать, но и прочесть написанное ему…
В наше время театр издавал типографские, маленькие помесячные книжки-календари, где под каждым числом стояло название спектакля и оставалось место для собственных памяток. На обложке каждой книжечки зеленел профиль Максима Горького. Но, задолго до типографского нововведения, Заблудовский завёл для себя самодельное кадровое расписание. Это была общая тетрадь, то в линейку, то в клеточку, где были все дни рождений, юбилеи, годовщины свадеб, первых появлений в театре на каждого актёра, даты отъездов на гастроли и возвращений с них и многое другое, о чём не берусь сказать, потому что его тетради никогда в руках не держал. Эти кондуиты режиссёр Роза Сирота называла «бухгалтерскими книгами», и с их помощью можно было восстановить хронику рабочей, общественной и личной жизни всех или почти всех служащих БДТ…
Изиль был дотошен и никому не прощал фальши и подлости. Он просто отдалялся и отделял себя от тех, кто утратил его уважение и доверие, независимо от звания, положения и даже таланта. В нём жило то незыблемое знание добра и зла, о котором говорил Сенека. И так же, как Сенека, он был готов на компромисс с собой, если того требовали интересы великой театральной империи.
— Я — агностик, — говорил Изиль, — в загробную жизнь не верю, и не могу изменить мнение о человеке из-за того, что он умер. Нет, Воля, артист Х. умер, потому что смерть пришла, но умер негодяем и стукачом. Актёрские способности ничего не меняют. Борька Лёскин перед эмиграцией поехал на гастроли в Пермь за свой счёт, потому что без партсобрания ему не оформили бы документы на выезд; он всю войну прошёл, как солдат и коммунист, а теперь должен был пройти процедуру исключения из партии. Это было жуткое собрание. После него сошлись в нашем с Даниловым номере, посидеть, попрощаться. А Х. стал бегать по номерам. «Вот вы везёте “Историю лошади”» во Францию, а эти евреи, Заблудовский с Даниловым, там останутся, увидите!.. Их всех надо гнать из театра к такой-то матери!.. И сегодня же — письма и в обком, и на Литейный, в Большой дом, чтобы все знали!.. Чтобы пре-до-твра-тить…» Гоги с нами не было, директор наложил в штаны, и если бы не Нателла, эти письма пошли бы, можешь быть уверен!.. А ты хочешь, чтобы я это ему простил, потому что он умер?.. Нателла стала успокаивать директора: «Бросьте, наплюйте…», и он не решился поднимать шум… Обошлось… Всё!.. Ты мне про Х. больше не толкуй. И дневники он писал не для себя, а для отмазки... Там от вранья спрятаться некуда!.. Он врал себе, пытался обелить жуткие поступки, но не получилось, потому что это была ложь.
— Его уже нет, Изиль!.. «Несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий», — сказал Сенека. «Спаси, Господи, и помилуй ненавидящие и обидящие меня…». Понимаешь?.. Надо прощать, старик!..
— Ну и прощай, на здоровье!.. Я же тебе не мешаю, прощай!.. Я говорю о себе…
Историю с исключением из партии артиста Бориса Лёскина знал весь театр и весь город. И в Москве знали, потому что всё, происходившее в БДТ, было важно для оценки нашего времени…
То, что говорил Заблудовский, было общеизвестно, но высказано остро и заново. То, что говорил я, было, что называется, «общим местом». Всё дело в том, что «общее место» — мир, в котором кто-то из нас пока ещё жив, мир, который дотянул до сегодняшнего дня…
Атлантида — часть Апокалипсиса, его ощутимое начало.
Иисус родился вместе с Богом, в то же время, в нём нет начала и нет конца, что трудно понять человеку, рождённому в грехе, для грехов и смерти.