– Ну, за удачу! – сказал майор Брутт, очнувшись, смело подняв стакан.
Он окинул взглядом три очень интересных лица. Порция подняла в ответ стакан молока с содовой[8], он поклонился ей, она поклонилась ему, и все выпили.
– Вы тоже здесь живете? – спросил он.
– Я приехала погостить, на год.
– Хорошо, когда можно вот так надолго приехать. И родители вас отпустили?
– Да, – ответила Порция. – Они… Я…
Анна взглянула на Томаса, явно желая сказать: тебе пора вмешаться, но Томас искал сигары. Порция, сидевшая на коленях возле камина, подняла к майору Брутту совершенно беззащитное лицо – руками она обхватила себя за локти, спрятав пальцы в коротких рукавах платья. Эта картина опечалила Анну, которая подумала, сколько невинности она сама загубила в других людях – да, даже в Роберте, в нем, наверное, больше всего. Встречи, заканчивавшиеся самыми опустошительными, самыми злыми их ссорами, всегда начинались, когда Роберт был безоружным, пылким – вот таким. Наблюдая за Порцией, Анна раздумывала, змея ли она или кролик? В любом случае скучать ей не приходится, – ожесточившись, решила она.
– Спасибо большое, нет-нет, я такое не курю, – сказал майор Брутт, когда Томас наконец отыскал сигары.
Томас закурил сам и подозрительно заглянул в коробку с сигарами.
– Их поубавилось, – сказал он. – Я же тебе говорил.
– Ну так держи их под замком. Полагаю, это миссис Вейз – у нее появился ухажер, и она его очень балует.
– Она и у тебя сигареты берет?
– Нет, перестала. Матчетт ее как-то за этим застукала. А кроме того, она слишком занята чтением моих писем.
– Так почему бы тогда ее не уволить?
– Матчетт говорит, она чистюля. Чистюли-поденщицы на деревьях не растут.
Порция воскликнула:
– Вот бы смешные тогда были деревья!
– Ха-ха! – сказал майор Брутт. – А знаете шутку про сандал?
Анна забралась с ногами на кушетку, усевшись немного поодаль. Вид у нее был усталый и безучастный, она то и дело проводила рукой по волосам. Томас, щурясь, разглядывал на свет напиток в стакане; время от времени, когда он пытался сдержать зевок, у него подергивались скулы. Майор Брутт уже осушил стакан на две трети и незаметно, как он умел, стал центральной фигурой на сцене. Где-то в комнате присутствовало и первое оживление Порции, трепыхалось под потолком, как улетевший воздушный шарик. Внезапно Томас сказал:
– Говорят, вы знали Роберта Пиджена?
– Как не знать! Молодчага парень.
– Мы с ним, к сожалению, никогда не были знакомы.
– Ой, он что, умер? – спросила Порция.
– Умер? – сказал майор Брутт. – Господь с вами, нет, точнее, я бы сказал, это маловероятно. У него девять жизней. Мы с ним почти всю войну прошли.
– Да, я совершенно уверена, что он еще жив, – согласилась Анна. – А вы знаете, где он?
– В последний раз я получал от него весточку в прошлом апреле, в Коломбо – мы там разминулись на какую-нибудь неделю, чертовски не повезло. Письма мы оба не горазды писать, но связь поддерживать исхитряемся самым поразительным образом. Пиджену, конечно, не занимать смекалки, уж он-то везде пригодится. И ведь он поладить может с кем угодно, с его-то сообразительностью. С таким человеком, как он, мне, конечно, и познакомиться бы не довелось, если б не война. Нас обоих ранило при Сомме, тогда-то мы с ним и сошлись, когда нам обоим дали увольнительную.
– Он был тяжело ранен? – спросила Порция.
– В плечо, – ответила Анна, отчетливо припомнив ямку шрама.
– Знаете, Пиджен, он, как говорится, человек разносторонний. На пианино играл получше профессионалов – с большим чувством, понимаете? Однажды во Франции он подкоптил тарелку и нарисовал мой портрет – я вышел как живой, честное слово. Ну и еще он, разумеется, много чего написал. И в то же время он весь был как на ладони. Никогда я не встречал более открытого человека.
8
Напиток, который был популярен в Англии во второй половине XIX – начале XX века. На полстакана молока добавляли полстакана сельтерской воды из сифона.