– Во сне все говорят на другом языке, – шептала она, гладя мои волосы, – это совсем другой язык, общий для всех людей. Во сне все понимают друг друга, что русские, что немцы, что ирландцы. У всех людей один ночной язык. Но никто не знает его. То что люди вспоминают проснувшись всего лишь перевод, бледная тень того, что снилось. Сон – это как поэзия, только гораздо тоньше. Это так хрупко, что коснешься и сразу все вдребезги, один солнечный лучик и все растаяло. И остаются только наши мамы да любовники. А главное, то, что было на самом деле, дневные люди никогда не помнят. Страна снов – это совсем другая страна и это такая же настоящая страна, как и все остальные страны, но только там все по-другому. Там нет солнца, там все светится само по себе. Там текут звонкие ручьи, растут странные деревья. Там все случается просто так и ничего не имеет значения. И время там не так как здесь – секунда за секундой. Там время, как капли капают с сосульки – в одну точку – кап-кап – и холодные брызги по лицу. Дневные люди придумали себе и рай и ад и их душам придется прийти на суд и получить по заслугам. Ночные же люди не знают ни рая, ни ада. Они барахтаются в своих снах. Они не знают ничего. Смерть придет за ними, как мама. Возьмет за ручку и отведет туда, где они уже часто были и где их будут ждать.
Мне кажется, что она любила меня. Она часто называла меня своим любовником. Меня слово «любовник» коробило и я пытался ей объяснить, что это очень глупое слово, но она только смеялась и продолжала меня называть своим любопытным любовником.
– Ты похож на моего плюшевого зайчика, – говорила она, положив голову мне на плечо, – он был таким пугливым. Я ему за это ухо оторвала.
Она любили читать мне свои стихи. Стихи были нескладными и непонятно о чем, но я любил их. Одно свое стихотворение она посвятила мне. Я до сих пор его помню наизусть:
Притяни меня танцем.
Оборви мои лепестки.
Мне не трудно оттаять.
Мне не трудно ослепнуть.
Напиши мне губами.
Завяжи узелком,
То, что выдумал гром,
Что царапают ветки
По стеклу.
Она умерла через 3 года после нашего знакомство. Она с детства очень болела. Таким людям не зачем жить на этом веселом свете. Я плакал и хотел умереть вместе с ней, но знал, что смерть не соединит нас, потому что в тот край, куда ушла она, нет дороги нам, грешным.
ТРАВЕСТИ
Если это и было когда-нибудь, то было давно и не здесь. Девочку звали Травести. У нее были темные волосы и глаза-хамелеоны. Она была актрисой бродячего театра. У нее было несколько вещей, которые она любила: черный американский револьвер, цветная открытка с изображением моря и четыре маленьких цветных камня, которые она считала драгоценными, но которые, конечно же, ничего не стоили. В театре у Травести было всего 2 роли: веселого мальчика-пажа, влюбленного в свою Госпожу и грустного Пьеро, обделенного всем кроме нарисованных сажей романтических бровей. Обе роли были второстепенными и заканчивались смертью. Одна смерть была трагической, другая – просто смертью. Травести не нравились ее роли. Она, вообще, не любила театр, но чем еще может заняться девочка, у которой мама с папой – придурки, колесящие по свету и разыгрывающие одну и ту же дребедень перед вечно пьяной публикой. Травести мечтала о море, об огромных рыбах и кораблях. Она мечтала разрядить свой истомившейся револьвер сначала в Пьеро, а потом в Пажа и смотреть как они медленно и по правде истекают кровью. Мужчин она не умела любить. Они ее тоже. Те молодые люди, которые окружали ее, были слишком правильны и достойны самих себя. Они были щедрыми в ухаживаниях, дарили ей дорогие конфеты и пряники, рассказывали занятные байки, складно намекали и мягко стелили. Но обнаружив в самый ответственный момент на своем лбу холодное и убедительное дуло револьвера они не находили что сказать и удалялись с полными штанами негодования. Чем больше они тратились перед этим, тем благородней и справедливей было их негодование. Ею интересовались и барышни. Особенно за ней ухаживала актриса, играющая ее Госпожу. Она слишком правдоподобно целовала ее на репетициях и безумно страстно на представлениях. Травести любила свою Госпожу, но не любила театр, поэтому однажды, прямо во время спектакля, она схватила большой картонный нож и подошла к, мирно качающейся на качелях, Госпоже.