Такое странное представление о работе адвоката вызвало у Клиффа нервное подергивание глаза, но он мужественно продолжал сочувствовать.
– Да, я вас вполне понимаю. Но все же поверьте мне, работа адвоката совсем не так плоха, как может показаться на первый взгляд... Во всяком случае, мой дядюшка Адам...
– Адам только и делает все, чтобы оскорбить меня! – патетически воскликнула Фейт. – Сегодня утром я это выяснила! Я даже не могу вам пересказать его слова – иногда он бывает совершенно бесстыден! Он заявил мне, что уже обо всем договорился с вами, и потому я приехала сюда... Я надеялась, что сумею объяснить вам, насколько мне не хочется, чтобы Клей был под вашим началом или как это там называется! В конце концов, ведь Адам не имеет над вами власти, Клифф! Ведь он ничего не может сделать, если вы откажетесь!
Клиффорд машинально щелкал крышкой чернильницы. На его лице было выражение глубокой задумчивости. С одной стороны, после всего высказанного Фейт у него не было ни малейшего желания принимать Клея в свою контору. С другой стороны, очень веские причины вынуждали его отказать ей в просьбе... Он не мог напрямую сказать Фейт, что из-за весьма напряженных отношений между ним и его матерью ни сам он, ни его жена отнюдь не будут в восторге, если та будет вынуждена уехать из Тревелина и приедет жить с ними. Нет, Клиффорд не был плохим сыном, но он был женат на леди, которая бы была в ужасе от появления в ее доме столь эксцентричной свекрови. Кроме того, Клиффу пришлось бы дать матери некоторое содержание, а ведь он должен был думать и о своих трех дочерях, двенадцати, десяти и семи лет, которым вскорости неминуемо потребуются расходы на поездки, уроки верховой езды, танцев, музыки, балы, наряды и прочее, о чем Клифф просто боялся думать.
Отец Клиффорда умер, когда тот был еще школьником, и с того времени ему не пришлось особенно заботиться о содержании матери, поскольку она стала жить у своего брата, в доме, где родилась. Сам Клифф проводил свои каникулы в Тревелине, да и сейчас оставался обязанным своему дяде за то положение, которое сумел занять во многом благодаря Адаму Пенхоллоу... Одно уже это не давало Клиффу так просто отказать своему дядюшке. К этому примешивался и страх заполучить свою мамашу в качестве дополнительного члена семьи, на содержание которого нужно будет выделить энную сумму... Но Клифф не знал, как бы ему донести эту мысль до сознания Фейт, не показавшись ей при этом ужасно неблагодарным сыном...
Он прочистил горло и с некоторой торжественностью сказал:
– Послушайте, Фейт! Ведь как-никак, но должен же Клей чем-то заниматься? И потом, он будет жить вместе с вами, не правда ли? Ведь вам же хотелось бы этого, правда?
Глаза Фейт снова наполнились слезами.
– Это было бы так, если бы у нас в доме все было иначе! Но ведь Клей терпеть не может жить в Тревелине... Он не находит понимания у Адама, а его сводные братья его затирают... Они ведь не способны понять, что существуют более чувствительные натуры, чем они сами... Я страдала от этого всю свою жизнь, и поклялась, что с Клеем этого не случится!
Разговор, кажется, зашел в те области, где Клифф, человек непритязательный, не мог ничего возразить. Поэтому он сказал:
– Ну хорошо, мы только попробуем, и если окажется, что он не может выступать в суде, сразу же откажемся от этой затеи.
– Ах, если вы думаете, что Адам позволит ему оставить то место, на которое он сам его определил, то вы не знаете Адама! А может быть, вы имеете в виду, что Адам может умереть? Нет, он не умрет. Он будет жить еще годы и годы, и все это время мы все будем рыбешками в его садке! Он собирается жить до восьмидесяти и дальше...
– Послушайте, Фейт!.. – ошарашенно проговорил Клиффорд.
Она ударилась в слезы.
– Да, я знаю, что мне не следовало этого говорить даже вам, но если бы вы знали, что Я ОТДАЛА за то, чтобы воспитать Клея, вы не удивились бы тому, что я так взвинчена... Мне было хоть немного покойно, пока Клей был в Лондоне, вне власти Адама, но то, что ему придется вернуться в эту ненавистную обстановку приводит меня в ужас, понимаете!
Клиффорду стало очень неуютно в своем кресле, он задвигал задом, прикидывая, насколько хорошо их разговор слышен в приемной клерку и машинистке... Он был уверен, что громогласные рыдания Фейт обладали всепроникающей силой... Он постарался ласково поговорить с ней и увидел, что она делает усилия успокоиться...
– Ах, забрать его из колледжа в тот самый момент, когда в этом нет никакой нужды... Это просто несправедливо! – говорила она, утирая платочком покрасневшие глаза.
– Да-да, я чувствую, что здесь какая-то ошибка, – смиренно сказал Клиффорд. – Хорошо, Фейт, я поговорю с дядей Адамом и постараюсь склонить его к тому, чтобы он позволил Клею пробыть еще года три в Кембридже. Может быть, что-то переменится в его планах...
– Вряд ли! – заявила Фейт горько.
Клиффорд в глубине души был полностью с этим согласен, поэтому потянулся и осторожно посмотрел на часы. Отметив, что уже час дня, Клиффорд в присущей ему мягкой манере заметил, что раз уж так сложилось, то Фейт может присоединиться к их ленчу. Клиффорд ел ленч всегда дома, с женой Розамунд.
– О нет, увы! – отвечала Фейт. – Никто в Тревелине не простит мне, если я не вернусь к ленчу! И потом, нет особых причин обязательно видеться с Розамунд сегодня, словно я на день вышла из тюрьмы... Хотя в этом, безусловно, есть прелесть, и мне часто хотелось повидать и Розамунд и ваших девочек...
– Вот и давайте сделаем это прямо сейчас! – воскликнул Клиффорд, вставая. – Поезжайте прямо к нам и поговорите с Розамунд буквально пять минут, а я присоединюсь к вам после этого... Я, безусловно, обдумаю то, о чем мы с вами поговорили...
Фейт не была в восторге от Розамунд, которую она считала холодной, несимпатичной женщиной, но в этом состоянии, когда ей хотелось поделиться с кем-то своими несчастьями и огорчениями, она готова была поговорить об этом и с Розамунд. Она спустилась, села в свою старенькую машину и велела шоферу трогать. Не прошло и нескольких минут, как мотор завелся, и машина тронулась.
Очень скоро они поравнялись с небольшим, очень милым домиком, в котором хозяйничала Розамунд. Розамунд, относившаяся ко всей семье Пенхоллоу с огромным недоверием, более-менее доброжелательно относилась только к Фейт, поэтому с радостью встретила ее и быстро отдала прислуге необходимые указания по поводу приема гостьи.
Чистенько и красиво наряженная горничная (в отличие от кое-как одетых девок в Тревелине) встретила Фейт у дверей и провела через просторный холл в гостиную, откуда открывался вид на внутренний сад. Меблирована гостиная была довольно скромно, но вполне пристойно. Небольшой журнальный столик под орех, несколько венских стульев, небольшая софа и тяжелые темно-багровые гардины. Картины, висящие на стенах, были непритязательны, сливались с общим тоном декора комнаты и как бы не требовали к себе особого внимания. На мраморном столике у камина были выложены два-три иллюстрированных журнала, а у стены скромно стоял шкаф с рядами потрепанных книг. Везде тут было абсолютно чисто, на ковре никаких темных пятен, мебель подобрана в одном стиле.
Фейт очень здесь нравилось, она ненавидела пышную и безвкусную обстановку Тревелина и завидовала Розамунд, у которой был такой прелестный, чистый и ухоженный дом. Оценивая пастельно-коричневые тона, в которых был выдержан весь декор комнаты, Фейт с тоской думала, что, окажись она в положении Розамунд, и ей бы удалось привести в относительный порядок свой дом, а вкуса у нее не меньше...
Наконец к ней в гостиную вошла сама Розамунд, миловидная женщина с холодноватыми льдисто-голубыми глазами и модно взбитой копной светлых волос. Одета Розамунд была тоже со вкусом – в серый фланелевый костюм, который оживляла канареечного цвета блузка, изящные туфельки на низком каблуке и отличные шелковые чулки. Розамунд была на пять лет младше Фейт, но в ней чувствовалось гораздо, гораздо больше уверенности в себе. Она была хорошей женой, разве что несколько холодной, прекрасной заботливой матерью, привлекательной, изящной хозяйкой дома.
Розамунд приблизилась, протянула ухоженные руки к Фейт в радушном приветствии. Они поцеловались, без особых церемоний, после чего уселись рядом со столиком, Фейт – на стул, а Розамунд – на низенькую софу. Хозяйка спокойно, вежливо попросила прислугу подать на стол, без криков и нервотрепки, которые обычно сопровождали эту процедуру в Тревелине. Вошла девушка, неся на серебряном подносе три стакана шерри, причем Фейт отметила, что все три стакана были одинаковые, а поднос был безупречно начищен.