Они приехали поездом в Лискерд, где их встречал на лимузине Джимми. Брат и сестра мало различались по возрасту, Чармиэн было тридцать, а Обри – двадцать восемь, они оба жили в Лондоне, но виделись там крайне редко. А теперь, встретившись по дороге в Лискерд, они сразу почувствовали тягу друг к другу и, выражаясь дипломатическим языком, создали нечто вроде оборонительного альянса против деревенских варваров – остальных членов семьи.
Оба они были шатены, лица их сохраняли черты фамильного сходства с орлиным обликом старика Пенхоллоу; Чармиэн была сложена весьма крепко и даже подчеркивала свой мужеобразный облик коротко стриженными волосами и строгой, мужской одеждой. Обри, напротив, сложения был весьма деликатного и отличался особой любовью к пёстрым пуловерам и хорошим шелковым носкам. Маленькие странности, присущие слабому полу, например, боязнь мышей, делали его еще больше похожим на женщину...
Он считался самым большим интеллектуалом в семье и успел опубликовать два романа, которые, правда, имели весьма и весьма скромный успех. Кроме того, он написал пару дюжин стихотворений в настолько современной манере, что понять их содержание и тему было делом практически невозможным. Сейчас он вместе с одним из своих богемных приятелей понемножку работал над либретто юмористического ревю. Жил он в центре Лондона, на улице Сент-Джеймс в многокомнатной квартире, которую обставил мебелью в турецком стиле. Он еженедельно ездил на охоту, а все остальное время делил между своими друзьями-артистами и друзьями-спортсменами. Один раз он решил попробовать и пригласил на одну вечеринку к себе спортсменов и интеллектуалов вместе. Интеллектуалы тихо собрались и ушли через полчаса, говоря меж собой, что Обри, очевидно, представляет собой диковинный образчик расщепления личности, раз способен водить дружбу с такими людьми, но, может быть, это-то в нем как раз и интересно, хотя бы с точки зрения психоанализа. А спортсмены, оставшиеся допивать, говорили меж собой, что если бы Обри не так любил конную охоту, то они, спортсмены, знали бы более определенно, за кого принимать этого Обри...
Чармиэн, которой удалось обрести независимость от отца благодаря вовремя скончавшейся крестной матери, завещавшей ей солидную сумму, могла оплачивать небольшую квартирку, деля ее с женственной блондиночкой, больше всего похожей на сочный розовый персик. В Тревелине лишь раз видели это неземное существо, объект страсти одинокой Чармиэн, когда она однажды привезла свою спутницу жизни в гости. Естественно, что Пенхоллоу никак не мог ни воспринять, ни тем более одобрить Лайлу Морпет, которая говорила о себе не иначе как: «Я, бедняжечка...» – словно ей было лет пять-шесть, умильно выпучивая при этом розовые губки... Нужда во вторичном показе Л аилы, таким образом, отпадала сама собой.
Брат и сестра, встретившись на Паддингтонском вокзале, прежде всего поспешили обменяться многочисленными колкостями, причем Чармиэн выражалась достаточно определенно и грубо, в духе своего отца, тогда как Обри отпускал изящные, завуалированные, но меткие намеки по поводу необычного образа жизни Чармиэн...
Но к концу своей поездки они сдружились, а когда увидели, что встречать их прислан Джимми Ублюдок, это согласие приняло окончательные формы.
– Дорогая моя, неужели снова весь этот ужас? – пробормотал Обри. – Он выглядит как плохое второе издание нашего папаши...
– Да, но мне на это было бы наплевать, если бы эта маленькая сволочь не была его внебрачным сынком! – мрачно отвечала Чармиэн.
Машина развернулась, и они поехали. Обри грациозно развалился на сиденье лимузина, отдыхая, а Чармиэн напряженно всматривалась в окошко машины. Казалось, ей было неприятно просто так сидеть и ничего не делать. Помолчав, она проронила:
– Я никогда не обращала внимания на близнецов, считая их ниже всякой разумной критики. По-моему, они не прочли в жизни ни одной книги. Интересно, чем они нынче занимаются?
Они обменялись очередными ничего не значащими колкостями, после чего Чармиэн добавила:
– Если бы отец не женился второй раз, я осталась бы в этих местах на всю свою жизнь...
– Ты хочешь сказать, что ты чем-то чувствуешь себя обязанной Фейт? Или, наоборот, сожалеешь о том, что уехала? – переспросил Обри.
– Как сказать. Просто я не способна играть вторую скрипку ни в чем. И уж конечно, у меня нет ни малейшего желания бросать мою интересную жизнь в Лондоне и снова опускаться в эту трясину.
Она помолчала и добавила:
– А все-таки в этих полях, в этих мельницах есть какой-то неповторимый шарм! Иногда мне хочется-таки сюда вернуться...
Обри посмотрел на нее с недоумением.
– А эта свежесть, поднимающаяся с берегов Мура! А это сено в скирдах, а этот простор... Нет, в гостях хорошо, а дома все-таки...
– Дорогая, стоит ли быть столь сентиментальной? – заметил Обри. – Глядя на тебя, не подумаешь, что ты...
– Ладно. Все-таки слава Богу, что я оторвалась от папаши хотя бы в финансовом отношении! – прокашлялась Чармиэн.
– Да, моя милая, – заметил Обри едко. – А вот каково мне, писателю, творцу, чувствовать свою постоянную связь с отцом? И ехать сюда, на край света, только затем, чтобы привлечь его внимание к моим проблемам и маленьким долгам!
– Почему бы тебе не написать книгу, которая станет хорошо продаваться?
– О, но ведь ты не хочешь менять свою лондонскую жизнь, не правда ли, изменять своим привычкам и ВКУСАМ? Так же и я – но я вынужден к этому коварством, которое сродни коварству филистимлян... Ведь истинное искусство не продается и никогда не может быть продано!
– Ладно, ты не хочешь торговать своим искусством, но продай тогда своих гончих и перестань заниматься скачками!
– Боже мой! Я вовсе не это имел в виду! – мягко заметил Обри. – Я просто терпеть не могу набивших оскомину житейских советов, которые изрекают так называемые практичные люди... Не будем больше об этом.
Чармиэн презрительно его осмотрела, и дальше они ехали в молчании.
В Тревелине их встретили, каждый сообразно своему обыкновению. Ингрэм раздраженно воскликнул: «А, черт, я и забыл, что вы сегодня собирались заявиться!», Раймонд коротко кивнул и ушел по делам, а Юджин, благодушно поприветствовав, завел с ними долгие витиеватые разговоры. Клара сказала сквозь зубы, что рада их видеть, и только одна Фейт сказала им: «Добро пожаловать в отчий дом!»
Чармиэн пожимала всем руку крепко, по-мужски, потом оглянулась и швырнула свою мужскую шляпу в кресло.
– Ну здравствуйте. Надеюсь, все вы в добром здравии. А, Клей, ты уже поднялся с постели? Отрадно. А Юджин, как всегда, жалуется на свои болячки? Тоже ладно. Как там отец?
– Боюсь, что он не очень здоров все последнее время, – сказала Фейт.
– Пьет, значит, – постановила Чармиэн. – А поднос у вас почернел, почернел... Нет, вы положительно разбаловали слуг, особенно ОДНОГО из них! Ясно, что Фейт не может заставить ЕГО работать эффективно, а Клара... не обладает необходимыми качествами домохозяйки. Мне кажется, Вивьен, что только вы могли бы этим заняться и приструнить ЕГО. И кроме того, каминная решетка у вас не чищена с того самого дня, как я была здесь в последний раз!
– Это не мой дом, и я не вижу, почему это я должна участвовать в его приведении в нормальное состояние! – язвительно отвечала Вивьен.
– Видишь ли, Чармиэн, у меня опять нелады с желудком! – пожаловался шутливо Юджин. – У Вивьен много забот в связи с этим, не забывай! Но, я надеюсь, ваш визит к нам будет не слишком длительным и не слишком ВАС утомит, и кроме того, если уж говорить о порядке, то носки Обри представляют собой гораздо более вопиющее зрелище, нежели наша каминная решетка...
Обри пожал плечами.
– Что ты понимаешь в носках, Юджин! Ведь мои носки – это целая поэма из шелка! Ты жесток!..
– Да ну вас всех к черту! – зарычал Ингрэм. – Всякий раз, когда начинается эта тошнотворная болтовня, мне хочется бежать на край света! Как вы отвратительны!