Меняйленко пожал плечами.
— Наверное, тому несколько причин. Прежде всего, громилы из Усть-Волжска слишком уж наследили — открыли стрельбу, спровоцировали аварию, в результате чего пассажиры получили увечья. Дело стало завариваться нешуточное. В каком-то смысле те двое даже растерялись — не знали, как быть дальше. Они связались по мобильному телефону с Заславским, тот, вероятно, сразу просчитал возможные последствия инцидента и пришел к выводу, что ниточка может потянуться к нему. Поэтому он, обругав предварительно своих подручных олухов, потребовал, чтобы они, отъехав от места аварии подальше, обыскали вас как следует, а потом оставили на обочине.
— Так вот почему я очнулась в чистом поле, — с улыбкой произнесла Ольга, — а я уж было решила, что попала на тот свет. Сколько же я тогда пролежала? Наверное часа три или даже четыре — никак не меньше. Даже небо стало уже как будто голубеть и все вокруг казалось таким призрачным, расплывчивым...
— Это потому, что они вам дали понюхать эфира — чтобы вам лучше спалось. Потом, когда вы пришли в себя, с вами начал происходить довольно неприятный процесс. Он именуется «отходняком». Оттого-то у вас болела и кружилась голова, а перед глазами все расплывалось.
— А что было дальше?
— Дальше? — Меняйленко нахмурился. — Приблизительно в это же время — на рассвете — к площади у драмтеатра подъехал синий «Сааб», из него вылез человек, подошел к ларьку, где торговал Сенечка, и хладнокровно его пристрелил. — А знаете ли вы, что к его смерти косвенно причастны и мы с вами?
— Как же, знаю, — промямлила в ответ Ольга. — Заславский думал, что я пойду в милицию и расскажу про Сенечку. Его вызовут на допрос, он там расколется и выложит все о поручении, которое дал ему антиквар на мой счет.
Меняйленко неопределенно хмыкнул.
— В ваших рассуждениях, несомненно, есть рациональное зерно, но все далеко не так просто. Мысль ликвидировать Сенечку окончательно созрела в голове у Заславского в ту самую минуту, когда парни из Усть-Волжска сообщили ему, что обнаружили в вашей сумке, помимо ключа с биркой санатория Усольцево, мою визитную карточку. Я, конечно, человек не слишком заметный, но кое-какие связи у меня есть. Если вы примете во внимание должность, которую я занимал в Первозванске прежде, то поймете, что меня Заславский боялся ничуть не меньше, а может даже и больше, чем официальные органы. В милиции, подчас, дела месяцами лежат без движения, а служба безопасности Дворянского клуба действует решительно и быстро. Алексей Витальевич понял, что стоит мне добраться до Сенечки, как тот мигом все расскажет.
— Выходит, разделавшись с Сенечкой, Заславский окончательно осмелел, поскольку знал наверняка, что в городе нет больше ни одного человека, который мог бы увязать происшествие на шоссе с его именем? — произнес Аристарх, решивший, наконец, внести в разговор свою лепту.
— Получается, что так, — сказал администратор. — Более того, утром — сразу же после убийства Сенечки — он укатил в Москву, чтобы обеспечить себе алиби, дав перед этим строгие указания своим громилам, как действовать дальше.
— И они — с его благословения — разгромили комнату Ауэрштадта и мой номер в Усольцеве? — мрачно произнесла Ольга, не то вопрошая, не то утверждая.
— Что ж поделаешь? Полотно Рогира искали, где только можно. Перед отъездом Заславскому, правда, с опозданием на двое суток, пришла в голову новая мысль — абсолютно, надо сказать, верная. Он догадался, что Паша был связан с Ауэрштадтом и, возможно, даже полагал, что его бывший приятель убил старика из-за картины.
— Но если убил, то, стало быть, картину унес он? — грудным, глубоким голосом проговорила княгиня Анастасия Собилло и с помощью экономки принялась разливать чай. Именинный торт, приготовленный на заказ, был великолепен и походил на крохотную модель Первозванского кремля. Ольга догадалась, что это был сюрприз администратора.
— Может да, а может и нет. Заславский, знаете ли, не хотел рисковать и решил не упускать даже самой ничтожной возможности отыскать полотно. Он вполне резонно предположил, что лучшего места для его временного сокрытия, чем опечатанная комната, не придумаешь. Когда же его громилы полотно у швейцара не обнаружили, им ничего не оставалось, как наведаться к Оленьке в номер, — развалившись на стуле, сообщил Меняйленко и стал тыкать позолоченной ложечкой в торт. Проглотив кусочек, он склонил голову набок, будто прислушиваясь к тому, как торт совершает свое путешествие по пищеводу, после чего удовлетворенно кивнул и добавил: — Не разучились еще делать, подлецы. Только вот, по-моему, рому малость пожалели.