— Я тоже не склонен к авантюрам, — вступил в разговор Аристарх. Он поднялся с дивана, подошел к окну и, отодвинув тяжелую кремовую штору, бросил взгляд во двор. — Но мне никак не дает покоя фамилия вашего швейцара. Ауэрштадт? На мой взгляд, такой фамилии у простого смертного просто не может быть. Это родовое имя князей Австрийской империи, имевших, правда, родственную, младшую ветвь в Германии. В саксонском курфюршестве, если мне не изменяет память. Само же имя восходит ко времени правления Оттона Первого, то есть к девятому, приблизительно, веку, когда Австрия еще входила в Священную римскую империю.
— Я, разумеется, всех этих тонкостей знать не могу. Недостаток образования. И об Оттонах Первых, а также Вторых, Третьих и Четвертых представления почти не имею. Помню только из какой-то исторической книги, что это были жестокие и злые императоры, правившие Германией в стародавние времена. Но еще лучше я помню личное дело швейцара Ауэрштадта, поскольку моя святая обязанность знать о своих сотрудниках все. Так вот там черным по белому было написано, что Николай Павлович Ауэрштадт происходил родом из крестьян Древлянской губернии и до переезда в Первозванск проживал в деревне Листвянка.
Аристарх подумал, что Александр Тимофеевич образован значительно лучше, чем хочет показать. О том, что в Германии существовало четыре императора с именем Оттон — не больше и не меньше, — мог знать только весьма начитанный и эрудированный человек. Так в каком же учебном заведении Меняйленко изучал Оттонов? — задался он вопросом, но спрашивать об этом администратора не стал. Вместо этого он сухо улыбнулся и, усевшись верхом на круглый стул с винтом, сказал:
— Вы отлично знаете, что написать можно все. Мой дедушка, кстати, тоже писал, что он крестьянин из-под Вильно. Такое было время. Если человек не претендовал на работу в госаппарате или в секретном учреждении, его особенно и не проверяли. Истина, разумеется, временами становилась достоянием общественности, но только, повторяю, временами. Кому же нужно было проверять листок по учету кадров какого-то Швейцара? Даже в тридцать седьмом году НКВД не в силах был выяснить подноготную каждого, ну а после смерти Сталина подозрительности все-таки поубавилось.
— Вы, ваша светлость, навели меня на отличную мысль, — произнес администратор, не подавая виду, что заметил раздражение князя. — Именно там, в архивах НКВД или КГБ может находиться интересующая нас информация на покойного теперь гражданина Ауэрштадта. Непременно этим займусь. Лично. Но прежде все-таки выясню — не нашлась ли картина.
— А как же я? — тоскливо пропела Ольга, которая только в эту минуту до конца осознала, что темой разговора сделалась в основном пропавшая картина и краткий экскурс в историю фамилии Ауэрштадт. О ночном же происшествии, едва не стоившем ей жизни, ее новые друзья почему-то не обмолвились. И дело было не только в ней одной. Ольге не терпелось разузнать, что случилось с шофером Вовой. Ведь он приложил столько отваги и сноровки, чтобы спасти ее от беды. Кроме того, журналистка никак не могла понять, почему она очнулась совсем не в том месте, где они с Вовой налетели на дерево, и почему ее не убили, не ограбили и даже не изнасиловали. Чем дольше она об этом думала, тем больше у нее накапливалось вопросов.
По-видимому, ее расстроенное лицо и жалобный голос подействовали на Меняйленко. Он поднялся с кресла и с весьма официальным видом приблизился к дивану, где она сидела, все еще кутаясь в плед с цветами шотландского клана Мак-Тейвиш.
— Я ничего не забыл, и ваше приключение надежно зафиксировано у меня в памяти. Это мой грех, и мне за него расплачиваться. Мы, — тут администратор отвесил Аристарху короткий поклон, — старались не упоминать об этом случае намеренно, чтобы не тревожить вашу память. Как только вас обнаружили на шоссе, его светлость сразу же связался со мной по телефону. После этого я перезвонил в Городское управление внутренних дел и затребовал у них отчет о происшествиях за сутки. Тогда они не смогли мне сказать ничего определенного, но теперь, благодаря тому, что вы нам сообщили, уверен, дело у них пойдет веселее. Я отправляюсь в ближайшее время в город, чтобы обо всем разузнать поподробнее. Что же касается Сенечки, то он вовсе не такой безобидный ларечник, как вы тут нам его расписали. Я имел возможность общаться с этим фруктом и знаю, что половина тех барышень, что разгуливают перед театром, отдают львиную долю своего заработка ему. Тот факт, что он проявил по отношению к вам такую удивительную чуткость, заставляет предположить, что вы совершенно сразили его своей красотой, что, впрочем, вряд ли. — Тут Меняйленко выразительно посмотрел на Ольгу и добавил: — Ну-ну, не грустите. Вы очаровательны. Просто Сенечка — гомосексуалист, поэтому женские чары на него не действуют. Занимаясь вами, он, скорее всего, преследовал какие-то собственные цели, о которых нам ничего не известно. Ваш шофер Вова, — Меняйленко почему-то хмыкнул, выговаривая его имя, — судя по всему, ни при чем. Если даже Сенечка и лелеял какие-то коварные планы на ваш счет, вряд ли он бы стал сажать вас в машину к преступнику. Случись что, органы дознания мгновенно бы на него вышли, а этот Сенечка негодяй, конечно, но далеко не дурак.