Все выглядело в точности так, как и в комнате покойного швейцара — с той лишь разницей, что пол и валявшиеся на нем вещи не были покрыты слоем перьев и пуха: в отличие от тюфяка Ауэрштадта выданные Ольге во временное пользование подушки и матрас были изготовлены из поролона. Впрочем, и их тоже весьма основательно покромсали.
Ольга ощутила безмерное утомление. Тайны начали ее тяготить. Ей не было жаль разбросанных вещей, порушенного казенного уюта, планов отоспаться, которым, по-видимому, не суждено осуществиться. Она жалела о том, что вообще влезла в это дело и положила на него ровно столько сил, сколько понадобилось бы ей, чтобы восстановить утраченное душевное равновесие. Ведь именно за этим — и ни за чем другим — она приехала в Усольцево. Но прошло совсем немного времени, и ей захотелось перемен. И вот тогда-то судьба ненавязчиво дала ей понять, что события этой быстротекущей жизни суть тлен и суета сует и заботиться следует, прежде всего, о душевном покое.
Она расплакалась. Сидя на полу в разгромленной комнате, она сотрясалась от рыданий, пытаясь вместе со слезами освободиться от нахлынувшего на нее чувства потери и душевной пустоты. Для того чтобы опять наполнить смыслом свое существование, ей требовалось участие другого человека — доброго, сильного и любящего, способного оградить ее от мерзости жизни, сжать в крепких надежных объятиях. И Ольга такого человека знала.
Поднявшись на ноги, она прошла в ванную комнату — единственное место в номере, оставшееся нетронутым. Там, сбросив на кафельный пол одежду, она встала под душ и с наслаждением отдалась ласке горячих упругих струй. Насухо вытерлась, тщательно почистила зубы и расчесала волосы. Вернувшись в разгромленную комнату, Ольга подняла с пола джинсы и бледно-сиреневую футболку, натянула их на себя. Потом облачилась в туфли из мягкой кожи на низком каблуке, бросила напоследок взгляд на свое отражение в зеркале и, переступив через груду валявшихся вещей, вышла из номера, прикрыв за собой дверь.
Аристарх сидел у себя в номере-люкс, пил кофе и рассеянно посматривал на экран телевизора. Временами его посещали любопытные мысли по «делу Ауэрштадта», но обсудить их было не с кем — Ольга ушла спать, а об администраторе Меняйленко не было ни слуху, ни духу. Тем не менее, он сознательно заставлял работать свой мозг, создавая длинные цепочки умозаключений, а потом, будто играя, рассыпал их на составляющие элементы, чтобы через минуту снова взяться за изобретение очередной головоломки. Без этой своеобразной гимнастики ума Аристарх заскучал бы еще больше — не так, совсем не так, по его мнению, должен был закончиться этот вечер.
И вдруг он вспомнил об Ольге. Сегодня они перешли на «ты», и от этого его охватила легкая элегическая грусть — начало романа настоятельно взывало к продолжению. Признаться, Аристарх с детства терпеть не мог детективов и ничего в этом жанре кроме Артура Конан-Дойла не читал и, если бы не Ольга, давно бы уже оставил сюжеты с похищением картины и загадочной смертью Ауэрштатда на попечение Меняйленко и укатил бы после открытия вернисажа домой в Москву.
— Ну, и что же мне помешало? — вслух произнес Собилло. Поднявшись с кресла, он прошелся по комнате, чтобы задернуть шторы и налить себе из пузатой бутылки рюмку любимого коньяку «Фунтадор». — Неужели влюбился? Ха-ха-ха, ваша светлость, вы делаете успехи, — обратился он к себе в третьем лице. — Влюбляетесь в первую же попавшуюся хорошенькую девушку. Как-то это легкомысленно, вы не находите? Тем более, для Главного герольдмейстера. — Аристарх плюхнулся на диван и бездумно уставился на кремовую штору.
В его душе совершалась трудная работа. Привычный мир — такой комфортный и устроенный во многом в соответствии с его желаниями, — неожиданно подвергся атаке извне, причем с той стороны, откуда нападение не ожидалось. Пережитая в юности трагедия, когда из-за одного неосторожно сказанного им слова выбросилась из окна его однокурсница, стала для Аристарха своего рода прививкой от влюбленности. Прививка эта действовала на протяжении вот уже почти пятнадцати лет и надежно оберегала покой Собилло от покушений со стороны тех женщин, которые в него влюблялись.
Ольга, правда, о любви с ним не заговаривала. Казалось, она сама вполне сознательно сторонилась подобных тем и предпочитала рассуждать не о нежных чувствах, а о ходе расследования. Но это-то как раз больше всего и задевало его.
Подобный феномен требовал объяснения, и Аристарх, взявший себе за правило всегда смотреть в лицо правде, какой бы горькой она ни была, вынужден был признать, что «прививка от влюбленности» не оказала своего привычного действия и он испытывает к Ольге далеко не дружеские чувства. Или, скажем так, не только дружеские. После долгого разглядывания шторы Аристарх окончательно укрепился в этом выводе, о чем во всеуслышание заявил: