Однако груди Ольги потрясли его воображение и требовали самого пристального внимания. Его нежные, сильные руки охватили эти чаши и принялись их ласкать...
Сознание Ольги продолжало каркающим голосом напоминать о последствиях этого сближения: «Он отбросит тебя как ненужную ветошь, — говорило оно, — даже с большей легкостью, чем это сделал Паша».
У Собилло, однако, появился защитник — тот самый внутренний голос, с которым Ольга имела обыкновение спорить. Он твердил ей, причем весьма настырно: «Дурында, не упускай своего счастья». В результате этой внутренней дискуссии с Ольгиных бедер неизвестно куда улетучились джинсы «Вескотт».
Удивительное дело, сознание Ольги, при всей его трезвости, отметило исчезновение джинсов куда позже, чем пропажу футболки, и теперь, отойдя в сторону, наблюдало за ее телом, которое было защищено одними только крохотными сиреневыми трусиками из серии «что они есть, что их нет». Но те исчезли совсем уж незаметно.
Ольга выгибалась под ласками герольдмейстера, чувствуя, как между ним и ею совсем не остается препятствий. В следующую минуту она ощутила, как он решительно проникает в нее. И что примечательно, ее организм, независимо от того, что она там себе думала и говорила, отозвался на эту атаку полнейшей заинтересованностью и согласием.
Когда Аристарх вошел в нее, она выкрикнула что-то вроде обыкновенного деревенского — ох! Так, наверное, кричала ее прапрабабка, когда мужик проникал в ее влажное нутро. Потом, правда, выложилась модель поведения, обретенная женщинами в процессе борьбы за свои права и удовольствия. Недаром, ох недаром поколения суфражисток и феминисток выходили на демонстрации в светлый праздник 8 марта! Чувственные хриплые стоны «Хорошо! Глубже! Сильнее! Еще!» позволили Аристарху адаптироваться в этом урагане страсти. Последнее «Еще!» и Ольга дугой выгнулась в его объятьях. Аристарху показалось, что его орудие объято огнем, и в ту же секунду из него выплеснулась ответная лавина жара — струя испепеляющего напалма.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
— Листик, мне было очень хорошо, — произнесла Ольга и замерла, поскольку ощутила, как напряглось тело Аристарха.
«Бог ты мой, неужели я сказала какую-нибудь глупость?» — подумала она, глядя на красивый затылок мужчины. Он — увы! — ничего не выражал, сколько бы там ни писали в романах о том, что это весьма выразительная часть облика возлюбленного.
Ольга ошибалась. У Собилло перехватило дыхание, когда он услышал, как чужая в общем-то женщина назвала его тем самым именем, которым называли его в детстве. Это было подобно молнии. Ведь до сих пор единственные женские уста, звавшие его именем «Листик», принадлежали его матери — женщине, горячо им любимой и уважаемой. Для него графиня Чардынцева являлась идеалом «прекрасной дамы», и он сильно сомневался, что когда-либо найдет себе подругу ей под стать. И вот, кажется, теперь... Нет, во всем этом необходимо было удостовериться, и он снова занялся телом девушки, но теперь прозвище срывалось с губ Ольги значительно чаще. Видимо, она интуитивно осознала, что попала в яблочко, и без конца повторяла понравившееся ей слово: «Листик! Листик! Листик!»
Потом они заснули, а вернее — вырубились. Но спустя некоторое время девушку разбудил голос — громкий и решительный. Кому он принадлежал, она так и не могла поначалу взять в толк, поскольку он доносился сквозь толстую дубовую дверь, которую перед этим предусмотрительно запер Аристарх.
— Ваша светлость, Аристарх Викентьевич, вы что там — в спячку впали? Открывайте! Открывайте скорее!
До конца не пробудившись, Ольга осознала наконец, что это голос Меняйленко, но так и не поняла, откуда он доносится, и при чем тут «ваша светлость».
Открыв глаза, она обнаружила, что находится в одной постели с Аристархом. Она даже припомнила, что, кажется, сама пришла ночевать к нему и, должно быть, задержалась...