Ольга вспылила.
— У меня есть алиби! В ночь убийства я находилась здесь, в Усольцеве. Сидела на вашем дурацком банкете, а потом гуляла с Аристархом по парку.
Та чудесная ночь была незабываема, и вновь ее образ нежданно всплыл у Ольги в памяти. Закутанный в снежные сугробы парк спускался белыми волнами к застывшей реке. Она делала вокруг Усольцева прихотливый изгиб и в свете луны и редких фонарей, расставленных вдоль крохотной набережной, походила на кривую турецкую саблю. Ольга вложила свою миниатюрную ладошку в сгиб локтя Аристарха и, вдохновенно глядя перед собой и — временами — на сумрачный купол испещренного звездами неба, всем своим существом отдалась прогулке. Поначалу они молчали и лишь втягивали в себя морозный ночной воздух. Под ногами скрипел снег, а попадавшиеся им на пути огромные деревья казались великанами, которых обездвижила воля волшебника.
— То-то же, — молвил Александр Тимофеевич, неожиданно одарив Ольгу добродушной улыбкой. Снова утвердившись в кресле, он снял трубку телефона и попросил, чтобы в номер-люкс принесли завтрак на троих.
— И кофе, побольше кофе, — требовательно произнес он в трубку, после чего, положив ее на рычажки, как ни в чем не бывало снова обратился к Ольге.
— Теперь вы, надеюсь, понимаете всю абсурдность вашего предположения? Пусть даже Ауэрштадт и «спер» этот несчастный «Этюд 312» по какой-то там ведомой только ему причине, но как об этом, спрашивается, могли прознать неизвестные налетчики?
— Ну, это, Александр Тимофеевич, не так уж и трудно, — подал голос Собилло. Сейчас было самое время пустить в ход логические построения, созданные им вчера вечером в отсутствие Ольги. — Стоит только предположить, что их почему— то интересовала именно эта картина, как многое становится ясно. К примеру, на открытии вернисажа присутствовала масса самого разнообразного народа, и злоумышленнику не составило бы большого труда обнаружить, что «Этюд 312» — единственное из всех полотен, взятых из краеведческого музея, не был вывешен. Каково? — Аристарх упер руку в талию и глянул гоголем.
— А уж от этого события протянуть ниточку к Ауэрштадту ничего не стоит, — воскликнула Ольга, положив руку на плечо Собилло. — Ведь и его в тот вечер не было у дверей Собрания!
Меняйленко ухмыльнулся. Сидевшая перед ним красивая пара смотрелась на удивление гармонично. Администратор на мгновение представил себе Ольгу в кринолине, а ее друга — в Павлоградском гусарском мундире, и ему сделалось весело.
— Отлично, ваша светлость. Отлично, девушка. Фантазия у вас на уровне госстандартов. Все продумано, объяснено, просто любо-дорого посмотреть. Но при одном только допущении что «Этюд 312» — шедевр и стоит чертову прорву денег. А я в который уже раз повторяю, что картина ничего не стоит. Я, возможно, не такой большой знаток живописи, но уж знакомый вам Константин Сергеевич, директор музея, каждую работу из своего фонда чуть ли не на зуб попробовал. И он утверждает то же самое. Таким образом, — не без пафоса закончил свое выступление Меняйленко, — ваше красивое здание рушится, и вы оказываетесь под его обломками.
В дверь номера постучали. Вошла горничная с подносом, заставленным чашками, тарелками и тарелочками. Над ними башней возвышался огромный фарфоровый кофейник. Сборище в номере «люкс» возбуждало у нее чрезвычайное любопытство, но вид Меняйленко мгновенно заставил ее отказаться от всяких попыток выяснить, что происходит. Поставив поднос на стол и не без кокетства присев в некоем подобии книксена, она лебедью выплыла из дверей. Хотя толщина дверных створок и исключала всякую возможность подслушивания, по прошествии минуты после ухода горничной Меняйленко поднялся, аккуратно приоткрыл дверь и оглядел коридор.
— Вы, Александр Тимофеевич, прямо какой— то конспиратор... — насмешливо заметил Собилло, наливая Ольге и себе кофе.
— Будешь тут конспиратор, — буркнул администратор. — Комнаты, понимаете ли, стали в Усольцеве потрошить — теперь без этого не обойдешься...
— Александр Тимофеевич, — вдруг продолжила Ольга, разом оставляя в покое и рогалик, который она поначалу принялась прилежно макать в кофе, и красивое плечо Аристарха, на которое опиралась рукою. — А если картина не стоит ни гроша, то все, что со всеми нами произошло, выглядит как пьеса из театра абсурда. Это не жизнь, а прямо Ионеско какой-то! Нет, вы только представьте себе: швейцар ворует какую-то дрянь, но его из-за нее убивают. Более того, приезжают неизвестные люди, переворачивают вверх дном обиталище уже мертвого швейцара — и тоже, между прочим, что-то ищут. Уж не эту ли дрянную картину? Потом появляемся мы с Аристархом и тоже лезем в эту же самую комнату, чтобы найти доказательства, что картину украл именно Ауэрштадт. Но и это еще не все! В тот самый момент, когда мы с Листиком залезли к швейцару, приехала еще одна группа товарищей. Те тоже явно стремились навестить жилплощадь дедушки, и, по-видимому, с теми же намерениями — поискать дедушкин клад. Нет, Александр Тимофеевич, скажите — как вам все это нравится?