«Легко быть добрым, когда ты богат, — сказала она себе, выходя из лифта и направляясь к отделанной полированным деревом двери. — Куда сложнее быть щедрым в бедности».
Взбодрив себя этой магической, едва ли не библейской формулой, Ольга надавила на кнопку звонка и стала ждать, когда ей откроют.
Открыла экономка Аристарха. Она была обряжена в белый, стоявший колом накрахмаленный фартук и несла на своем лице отпечаток важности возложенной на нее миссии.
— Все в столовой. Как прикажете доложить?
— Никак не надо докладывать, — ответила Ольга, снимая пальто и вешая его без посторонней помощи на плечики. — Я сама войду и представлюсь. К чему разводить китайские церемонии? Раз меня пропустила охрана, то уж наверное меня ждут, как вы думаете?
Сменить сапоги на туфли было делом одной минуты, после чего оставалось только пройти по натертому воском паркету к распахнутым стеклянным дверям огромной комнаты, откуда доносились звон посуды и приглушенные голоса немногочисленных гостей. Ольга, впечатывая в паркет острые золотые каблуки подаренных Аристархом туфель, вошла в столовую и, оглядев собравшееся здесь небольшое общество, громким и ясным голосом сказала:
— Здравствуйте! Меня зовут Ольга Туманцева. — Потом, заметив, как радостно блеснули сапфировые глаза сидевшего во главе стола чуточку бледного, но, в общем, уже почти здорового именинника, она совсем по-другому, тихо и прочувствованно добавила: — С праздником тебя, Листик!
Как ни странно, вечер для Ольги прошел без сучка и задоринки. Княгиня была очень мила, всячески за ней ухаживала и даже собственной рукой положила ей на тарелку кусочек утки по-пекински. Несколько раз, правда, Ольга ловила на себе ее взгляд, светившийся весельем, и жарко вспыхивала до корней волос, понимая, какие именно воспоминания забавляют Анастасию Анатольевну. Гостья, однако, нашла в себе силы, чтобы пережить и это, а однажды, когда взгляд хозяйки слишком уж настойчиво ее буровил, смело посмотрела ей в глаза и улыбнулась. Аристарху очень понравился ее подарок — книга о крестовых походах, — и он вполне искренне ею восхищался. Почтенного вида седой господин по имени Владимир Александрович — профессор искусствоведения, пролистав томик, во всеуслышание заявил, что это — библиографическая редкость — и он лично почел бы за счастье иметь подобное издание в своей домашней библиотеке. Словом, прием катился, как экспресс, получивший по всему пути следования «зеленую улицу».
Ближе к одиннадцати вечера, когда все тосты были произнесены, а именинник уже несколько подустал, всеобщим вниманием завладел Меняйленко. Поднявшись с места и оглядев собравшихся, он сказал:
— Господа, я уже давно хотел вам рассказать историю об «Этюде 312», как говорится, без купюр и умолчаний, но до сих пор не имел по ряду причин такой возможности. Но вот, наконец, все окончательно утряслось, и я — не далее как сегодня утром — получил исчерпывающие ответы на все вопросы, которые меня мучили. — Хитро поглядев на Ольгу и Аристарха, он добавил: — Да что это я все о себе, да о себе? Здесь находятся люди, чья проницательность и настойчивость помогли мне разгадать эту весьма давнишнюю загадку. Ради этого они, подчас, даже рисковали жизнью, что говорит не только об их уме, но и о смелости, а два этих качества являются необходимой принадлежностью характера всякого благородного человека.
Все, кто находился в столовой, как догадалась Ольга, были в курсе событий, случившихся в Первозванске, и с нетерпением поглядывали на администратора в ожидании, когда он, после необходимого вступления, перейдет непосредственно к делу. Меняйленко отлично это понимал, а потому, обратившись к экономке, с видом фокусника скомандовал:
— Айн, цвай, драй! Внесите первую картину.
Экономка на минуту вышла и явилась с репродукцией картины Васнецова «Три богатыря».
Продолжая разыгрывать из себя фокусника, Меняйленко при всеобщем молчании установил картину на стул, предварительно повернув ее к гостям тыльной стороной.
Достав из кармана небольшие никелированные пассатижи, Александр Тимофеевич, аккуратно вытащил из рамы гвоздики и положил их в хрустальную пепельницу, стоявшую рядом. Сняв покрытую слоем бронзовой краски раму, Меняйленко освободил картину от картонки, закрывавшей ее сзади, а потом стряхнул на пол жалкую бумажную репродукцию. Повернув после этого картину к гостям, если так можно выразиться, лицом, администратор с торжеством в голосе произнес: