Примерно в то же время, как всплыло тело, из маленького домика на Бэнксайд-Эллиуэй вышел тепло одетый мужчина с большим кожаным саквояжем. Когда дверь за ним захлопнулась, он тяжело вздохнул, потому что помочь так ничем и не смог. По дороге домой он думал о женщине, которую только что оставил. У Саймона Формана было правило — подниматься рано и записывать в истории болезней все, что произошло в предыдущий день, но сегодня его разбудил в три утра муж старой женщины, которая торговала овощами и фруктами у «Зеленого дракона». Он сам открыл ему дверь.
— Сара, — сказал старик, едва не плача. — Ей совсем худо. Вы не могли бы прийти? Вот флорин, это все, что у нас есть.
Саймон отмахнулся.
— Возвращайтесь домой, скажите ей, что я сейчас оденусь и приду. Она опять кашляет?
Старик кивнул.
— Кашель рвет ее на части. Но сейчас у нее лихорадка и она дышит вот так. — Он задышал так, будто запыхался. — И с головой у нее непорядок. Просила меня сходить за священником! Я сказал, ладно, я приведу пастора, но она говорит, нет, хочу священника. Она забыла, что у нас нет священников.
Одевшись, Саймон пошел в кабинет и налил макового сиропа и раствора шандра в две склянки, положил их вместе с другими предметами в саквояж и отправился к пациентке. Ее муж провел его наверх, где она металась на соломенном матрасе их супружеского ложа. Комната, очень бедная, но чистая, освещалась углем, опущенным в масло. Саймон достал из саквояжа две свечи и зажег их. Он всегда носил с собой свечи, когда посещал дома бедноты. Хорошие свечи стоили дорого, поэтому во многих хозяйствах на освещении экономили.
Он осторожно наклонился над женщиной. Осматривать ее не было смысла, потому что он сразу увидел, что она умирает от воспаления легких, которое унесло уже много пожилых людей, заболевших в сырую и холодную погоду. Он повернулся к старику.
— Теперь все в руках Господа, хотя я могу облегчить ей страдания. Вам понадобится женская помощь. Идите на Роуз-Элли, найдите там мать Бейкер и скажите, что доктор Форман спрашивает, не могла бы она прийти. — Старик заколебался. — Я заплачу ей. Ваша жена снабжала меня отличными овощами и фруктами с того времени, как я вернулся в Лондон.
Саймон повернулся к женщине, приподнял ей голову и влил в рот несколько ложек шандра. Через несколько минут она перестала метаться, открыла глаза и жалостливо взглянула на мужа. Потом ее взгляд остановился на докторе.
— Очень мило, что вы пришли, доктор, — прошептала она, — но мы с вами знаем, что пользы от этого никакой. Я ведь умираю, верно? — Он кивнул, потому что не мог лгать ей. — Тогда идите домой и досыпайте. Полезнее потратить те деньги, что в чулке под матрасом, на мои похороны, чем отдать их вам.
Она похлопала его по руке, и он взял ее руку в свои ладони.
— Я на ваши деньги не зарюсь. Мои услуги — плата за яблоки и апельсины, которые вы давали мне последние два года.
Она улыбнулась, затем на ее лице промелькнуло отчаяние, и она попыталась сесть.
— Я боюсь, я боюсь…
— Мы все боимся, Сара, неважно, знаем ли мы, когда смерть придет или нет, — сказал Саймон.
— Нет, доктор, я не смерти боюсь. Я боюсь того, что будет за ней. Я родилась в дни старой религии, когда можно было покаяться священнику и он отпускал нам наши грехи и просил Господа простить нас. Но теперь таких священников нет. — Она начала плакать. — И я умираю, совершив смертный грех. Вы выслушаете мою исповедь?
— Видит Бог, Сара, я же не по этой части. Совсем не по этой. Вы не сможете меня убедить, что совершили такой тяжкий грех, что боитесь Всемогущего Бога в Судный день, — попробовал возразить Саймон, но она настаивала, и ему пришлось согласиться.
Она рассказала, что, когда они поженились, муж ее был моряком, жили они славно, вот только детей не было. Ей пришлось принять это как волю Всевышнего. Но когда ей было почти сорок, а муж был в плавании, в дверь постучал бродячий торговец, человек с веселым смуглым лицом, кольцами в ушах и глазами навыкате.
— Да простит меня Бог, я никогда не грешила, даже в мыслях, к тому же он был лет на десять меня моложе, но была весна, месяц май, и было в нем что-то неотразимое.
Они две недели были любовниками, затем он ушел, и она его больше никогда не видела. Через несколько недель она поняла, что беременна.
— Это было как чудо. Но я не могла посмотреть в лицо мужу с чужим ребенком на руках.
— И что же ребенок? — спросил Саймон.
— Она родилась в феврале, зимнее дитя, и роды прошли легко, хотя мне было сорок лет. Я рожала тайком в доме сестры в деревне, и она вырастила ребенка как своего собственного. Я не видела свою дочь много лет, и она не знает, что я — ее мать. — Она дышала с трудом. — А теперь так и не узнает.