— Наверное, деда от вас его в секретере запер, а следователь меня в пьянстве обвинил.
— От меня, каюсь. — Он говорил отстраненно, о чем-то усиленно соображая. — У вас были драгоценности?
— Дедушка дарил моей матери.
— А, помню. — Журналист помолчал. — Полина, — произнес вдруг медленно, с неким оттенком чувства.
— Вы ее знали?
— Вместе учились на журфаке. — Филипп Петрович опять выпил, совсем оживая. — Тут вот какое дело. Я вспомнил про Вышеславского… ну, вы понимаете; сейчас — пока что краткий курс! — все можно. Тайны становятся явью, и надо ковать железо.
— Вы задумали написать про него книгу.
— Да вы ж в курсе, вы ж с академиком меня в роще вашей встретили, помните?
— Помню. Он готовился к интервью.
— Преступника поймали?
— Нет.
После паузы журналист поинтересовался:
— Как его убили?
— Перерезали горло.
— Не может быть! — Последовала третья порция виски, руки у выпивохи тряслись. — В саду?
— В кабинете.
— Саша, сочувствую, и всякое такое… и чем могу помочь?
— Отдайте мне кассету с вашим интервью.
— Зачем? Я не отказываюсь от своего замысла. — Журналист широко распахнул глазки. — Открываются новые перспективы.
— Бестселлер состряпаете?
— Не так резко, молодой человек…
— Ладно, дайте кассету переписать.
— Но зачем?
— Нужно.
— «Следы убийцы ведут в прошлое», — начал журналист с ернической улыбочкой, но осекся. — Извините, вчерашние возлияния… Так мой первый судебный репортаж назывался.
— Ну и как, привели?
— А?
— Следы привели к убийце?
— Привели, но он успел покончить с собой. Интересное было дело, жуть. — Померанцев не глядя взял со стеллажа за спиной кассету, протянул было Саше, но тут же быстрым жестом спрятал руку за спину. — А вдруг это вещественное доказательство?
— Я хочу переписать, а не уничтожить.
— Ладно, я добрый. Нет там никаких тайн, только начало карьеры, до бомбы мы еще не добрались, факты же личной жизни академик не считал достойными публичного внимания… ну, самые общие: родился, учился, женился…
Саша спрятал кассету в свою сумочку на поясе. Тягучий жар сквозь желтые занавески начал заливать захламленное пространство. Журналист беспокойно шевельнулся, спросил отрывисто:
— Кто знал про драгоценности?
— Насколько мне известно, весьма ограниченный круг людей. Я, например, узнал этой весной, когда дедушка захотел продать кое-что. Ключи от секретера он всегда держал при себе.
— У вас, кажется, была прислуга.
— Баба Оля уехала от нас еще в марте, но про драгоценности, вполне вероятно, и она не знала. Они были очень дороги деду как память. — Саша выдержал паузу. — Понимаете, что я имею в виду? Наверняка знал тот, кто видел их на маме.
— Господи, тыщу лет назад!
— Тринадцать. Они были заперты, погребены, так сказать. Вот почему я хочу разобраться в прошлом.
Журналист произнес с дрожью в голосе (как Анна вчера за столом):
— Какое жуткое совпадение!
— То есть?
— С каким подземным скрежетом отозвалось прошлое, когда мы начали работать над книгой! — Он как будто спохватился, улыбнулся с мягкой насмешкой над собой. — Неистребимая привычка к литературным штампам. Надеюсь, молодое поколение не верит в рок? Мы же не в древне-греческой трагедии.
— Мы участвуем в трагедии, и я верю в рок.
— Что вы можете знать…
Саша перебил с хладнокровной настойчивостью:
— В неслучайность греха и в неотвратимость возмездия.
— Мальчик, вы закомплексованы. В ваши годы — впрочем, в любые годы! — надо уметь насладиться жизнью. — Светло-карие с рыжинкой глаза в упор глядели на Сашу. — Ваша девочка создана вам на радость.
— Я бы рад, — неожиданно согласился Саша. — Но не так пока что складывается жизнь.
— А вы ее сами сложите.
— Именно этим я и занимаюсь. Вы хорошо знали мою маму?
— Не очень. Она была человеком прелестным, но сдержанным, замкнутым… возможно, из-за принадлежности к тайной элите.
— То есть из-за отца?
— Я говорю — возможно.
— Какой вы ее помните?
Журналист помедлил в раздумье; чувствовалось, что разговор захватил его.
— В двух вариантах, если вам угодно. Может быть, отражающих двойственность женской натуры, созданной нам на погибель.
— Вы ж сказали: на радость.
— И так и сяк, когда-нибудь узнаете. Зима, девочка в черном, искаженный лик, робость и отчаяние. Летний сияющий закат, торжествующая женщина в белой одежде и жемчугах.
— Вы в каком жанре трудитесь?