— Могу во всех. Ну пижон, ну и что? Разве виноват я, что именно такое эстетское впечатление оставила во мне Полина Вышеславская?
— Вы знаете, как она умерла?
— Слушай, давай не будем, а?
— Почему?
Филипп Петрович ответил быстрым шепотом:
— Потому что ты лучше меня знаешь, как она умерла. — Хмельные рыжие глаза остановились на Анне, и она почувствовала себя раздетой. — Давайте бросим этого зануду и совершим шаг в непоправимое?
— Почему вы так кривляетесь? — удивилась Анна. — Вы боитесь?
Маска пошлости чуть сползла с подвижного носатого личика.
— Не то чтобы, но… Старику перерезали горло. Чем?
— По-видимому, его старой опасной бритвой.
— Бритвой? Уже легче. И все-таки… страшно, дети мои.
— Чего ж вам-то?
— Страшно почуять на своей шкуре когти демона.
— Вы бредите? — испуганно спросила Анна.
— Ага, со вчерашнего. Кстати, когда убит дедушка?
— Вчера вечером около десяти.
— Так у меня алиби! Священное, неприкосновенное. Осмелюсь дать вам совет?
— Осмельтесь.
— Бегите из этой тайной Вечеры куда глаза глядят, целее будете.
ГЛАВА 7
В полудневной тени от веранды на скамейке возле клумбы дама-ядерщица курила сигарету в янтарном мундштуке.
— Саша, дорогой! — Глубокий прочувствованный бас, а с места не сдвинулась. — Это точно убийство?
Он поставил дорожную сумку на землю (они заезжала за вещами на Большую Полянку), сказал:
— Проходите в дом.
— А, да ладно! Точно убийство?
— А что, вы думаете, деда руки на себя наложил?
— В жизни все, знаешь, бывает… Гений в некотором роде отклонение от нормы.
— Ага, по горлу полоснул, а потом сходил спрятал бритву…
— Как ты можешь в таком тоне!..
— Ну идиот, извиняюсь.
— Кстати, об идиотах. Тимоша принес молоко, вон бидончик на веранде, уберите в холодильник.
Когда Анна вернулась из кухни, великанша вдалбливала Саше, сидящему на ступеньке, в тоске опустивши голову на колени:
— Не могу похвастаться, что заменила тебе мать — конечно, я человек нормальный и люблю детей, но они мешают, — однако по праву старого друга спрашиваю: как ты мог допустить это, где ты был?
— Анечка, садись. — Она села рядом. — Мы были вдвоем в маминой спальне, — вызывающе отрезал Саша, но своим эпатажем тетку нимало не смутил.
— В твои годы это нормально. — Женщина скользнула злым взглядом по лицу Анны. — Но как же ты ничего не слышал?.. Ты ведь ничего не слышал?
— Только мужские голоса, слов не разобрал.
— Но Александр Андреевич должен был закричать на весь белый свет.
— Во-первых, у нас играла музыка, а самое главное: задета сонная артерия, он крикнуть не успел.
— Может быть. — Софья Юрьевна кивнула. — Но почему дело не передали в КГБ?
— КГБ — ку-ку!
— Ну, куда там… я теперешние органы путаю.
— Шпионаж здесь ни при чем.
— А что при чем? Ко мне заявляется какой-то тупой чин: что я делала в десять часов вечера? Натурально, работала.
— Я сказал Сергею Прокофьевичу — ну, следователю, — кто в последнее время приходил к дедушке, назвал вас.
— Правильно сделал. — Софья Юрьевна помолчала. — Мы ж в последний раз в четверг виделись, да? Вы тут вдвоем на крыльце сидели.
— Ну. Я так ему и сказал, что вы с дедой о будущей книге разговаривали.
— Вы с крыльца так и не вставали, не разлучались?
— В каком смысле? Когда?
— Когда мы у калитки прощались с Александром Андреевичем.
— Нет, — вставила Анна удивленно. — Дедушка же сразу вернулся.
Саша уставился на великаншу.
— В чем дело, Софья Юрьевна?
— Так… мистика во тьме, — усмешка ученой дамы вышла испуганной. — Это не важно. Но скажи: ты можешь представить меня воровкой, похищающей жемчуг?
— На это у меня не хватает воображения.
— Не думай, что меня так уж сокрушает твоя ирония.
— Откуда вы узнали про жемчуг? Вы видели его на маме?
Пауза-заминка.
— Ну… видела.
— Она была в белой одежде или в черной?
— Странные вопросы ты задаешь, малыш. — Софья Юрьевна задумалась. — Мы справляли твой день рождения, вот тут, на веранде…
— Пойдемте на веранду, там прохладнее, — предложил Саша.
— Обойдусь. На Полине было белое платье, такое ажурное — тогда вошла в моду старинная кисея, — и белый жемчуг в ушах и на груди.
«Вот это память!» — подумала Анна, и ядерщица подтвердила:
— У меня, знаешь, память ученого.
«Память очень заинтересованной женщины!» — мысленно поправила Анна ученую тетку, со смущением заметив вдруг слезы у нее на глазах.