— Это было в восемьдесят третьем? — уточнил Саша.
Софья Юрьевна ответила не сразу:
— В восемьдесят третьем. Но к чему эти вопросы — о давно прошедшем?
— Вы про все знаете, я — нет.
— Это болезненный, безумный культ, — бормотала великанша. — Не надо ворошить истлевшее — вот что я хотела сказать ему все эти годы, но не решалась… Но он был старик, а ты… Господи, это невыносимо, я категорически отказываюсь!
— От чего?
— Вспоминать прошлое. От него исходят такие эманиции… Впрочем, хватит! — Она провела ладонью по глазам и добавила с горько-иронической интонацией: — Великого ученого убили из-за жемчуга? Парадокс.
— Дедушка втайне хранил его.
— Но ведь когда-нибудь доставал? Я мыслю так: вчера в годовщину вспомнил дочь, расчувствовался, вынул ее драгоценности… Несмотря на трезвость разума, даже скептицизм, такая бесплодная сентиментальность была в его духе, когда дело касалось Полины… Задумался — тут появляется безумец… Надеюсь, ты согласен со мной, Саша? — вопросила с напором.
— Ваши выводы не соответствуют действительности. Во-первых, входная дверь была заперта: я захлопнул, Анна проверила. Во-вторых, когда я сказал, что дедушка не успел бы позвать на помощь, то имел в виду самый момент убийства. Но, увидев перед собой безумца, стал бы он молчать?
— Чего ты добиваешься?
— Он ждал одного человека.
— Одного человека?
— Утром Анна слышала, как он сказал по телефону: «Буду ждать звонка».
— Всего лишь звонка…
— Я предполагаю. Ведь он кого-то впустил в дом.
— И вы, разумеется, не знаете кого, — констатировала великанша как-то зловеще.
— Он бы уже сидел в КПЗ. Дедушка мог впустить только того, кому доверял.
— Вы сидели в спальне без света?
— Везде был свет: и в спальне, и в моей комнате, и в прихожей.
— И в такой обстановке человек пошел на убийство! Говорите после этого, что он нормальный.
— У нас играла музыка.
— Какой-нибудь грохочущий рок?
— В стиле транс.
— Что это такое?
— В своем роде космическая колыбельная.
Дама-физик фыркнула пренебрежительно.
— Все равно — неоправданный риск, невероятная удача.
— А вам не кажется, — Саша глядел на Софью Юрьевну так кротко, по-детски, — что в основе преступления лежит гениальный расчет?
— Не кажется. И вот почему: расчетливый убийца непременно кого-нибудь подставил бы.
— А он и подставил.
— Кого же?
— Меня.
— Пустяки, ты был не один.
— Для меня это и вправду уникальная удача, которую убийца предусмотреть не мог. Зато мог знать — если посещал наш дом, — что вечерами я люблю думать под музыку.
— Орудие убийства, как я понимаю, просто подвернулось под руку. По идее он должен был воспользоваться своим, коли он так гениально расчетлив.
— А может, он и принес с собой, но подвернулось более удобное. Мгновенная смерть. Правда, слишком много крови, не так ли, Софья Юрьевна?
Она грузно поднялась, побрела по дорожке.
— Не так ли? — повторил юноша вслед. — Кровь на кустах, на траве, на земле. Бесценные жемчуга в крови.
Ученая дама обернулась.
— Бедный мальчик. — Судорожный вздох и солнечный блеск на миг смягчили жесткие черты. — Если что — звони.
Она вздрогнула и посторонилась, пропуская Тимошу в красной рубахе с косой на плече.
— Куда это он? — пробормотала Анна, наблюдая, как местный идиот исчезает в зарослях за домом.
— Косить, он у нас тут у всех косит.
— Знаешь, — она помолчала, — пойду замою кровь в кабинете.
— Да потом!
— Сейчас. Мне и так было страшно решиться.
— И не надо, я сам. Потом.
— Нет, жди меня внизу. Я скоро.
С кожаного сиденья, со спинки кресла, с деревянных подлокотников и с пола засохшая сукровица в конце концов удалилась, а на потолке, зеленом сукне стола, на страницах Библии так и остались черно-красные следы брызг. До секретера в углу не долетели, откидная доска опущена, выдвинут ящичек, в котором, видимо, хранился футляр. Она подошла, погладила старое прохладное дерево, словно успокаиваясь. Пустой сандаловый ларец. Взяла в руки, подняла крышечку, пахнуло острым пряным ароматом, знакомым, как духи…
— Анна! — услышала она голос снизу.
Он стоял у начала лестницы, схватил ее за руку и увлек в свою комнату.
— Не такой уж я «бедный мальчик», — искусно передразнил он ученую ядерщицу, рассмеялся, сделал движение — и ее шею охватил приятный тяжелый холодок.