Николая Алексеевича пробрала заметная дрожь.
— Вы его видели?
— Ребята. К моему приходу этот обрубок исчез.
— Нет, они выдумали!
— Зачем?.. Во всяком случае, Анне я верю.
— А вам не кажется примечательным, что чертова мельница закрутилась с ее появлением?
— Откуда вы знаете?
— Ну, молодые люди только что познакомились.
— А мельница завертелась тринадцать лет назад. И Филипп Петрович появился раньше Анны. Что вы можете сказать о своем друге?
— Мы слишком долго не виделись. Человек неглупый, оригинальный, но карьера не удалась — водочка, женщины. Отсюда — цинизм, ерничество.
— А вы знаете, что он запил после гибели Полины?
— Бросьте! У него этих Полин… Разврат разъедает душу, — ледяным тоном отчеканил учитель.
— Прописные истины, — бросил Иван Павлович.
— На то они и прописные — с заглавной буквы, с красной строки, — что верные.
— И со своих нравственных высот вы разорвали старую дружбу?
— Кто я такой, чтоб судить? — пробормотал Николай Алексеевич. — Так жизнь развела.
— Из-за Полины?
— Он не был мне соперником! Да что теперь ворошить…
— В день убийства Вышеславского журналист сдал в скупку браслет, принадлежавший покойной.
— Факт любопытный, но должен заметить: Филя работал судебным репортером, да и вообще не идиот, чтоб так простодушно попасться. Как он сам объясняет свой промах?
— Получил подарок от академика.
— Слишком наивно.
— Да уж. Алиби — на момент убийства Вышеславского развлекался с женщиной — сомнительное. И он приезжал в Вечеру в четверг.
— Ну и что?
— Именно в тот вечер, когда молодые люди познакомились. Вам известно, при каких обстоятельствах?
— Нет.
— Анну заманили в Вечеру и пытались убить: столкнули на рельсы перед проходящим поездом. Я случайно оказался рядом.
— Когда, вы говорите, эту случилось?
— В четверг, ровно за сутки до убийства академика. А теперь совершено покушение на Сашу.
— Он жив? — взволновался учитель. — Жив?
— Жив.
— Одну минуту, задыхаюсь от духоты.
Николай Алексеевич вышел, математик подумал: «Какой бы ответ его устроил?..»
— Рассказывайте! — потребовал хозяин, возникнув на пороге с мокрым лицом.
Иван Павлович рассказал.
«Загробная» находка в кабинете под настольной лампой. Страх. Сад. Шорох в траве, удаляющийся к калитке, — так казалось юноше. Он побежал в рощу, где ухала ночная птица, чернели тени под деревьями и кружили, кружили шаги — реальные или воображаемые на нервной почве… закружили до изнеможения, он выбился из сил, как вдруг заметил: в кабинете уже не горит свет.
Саша рванул к дому, кто-то спрыгнул со ступенек и, согнувшись, пробежал в сад, к лужайке… Там было светлее, месяц сиял над колодцем, и трепетал под легчайшим ветерком каштан. Он почему-то знал, что в кустах под каштаном прячется враг (там погибла мама), и заставил себя приблизиться… еще ближе, еще… уже как будто слышалось чье-то хриплое дыхание, но вдруг резанула боль и наступило беспамятство.
Когда Саша ожил на лужайке, как на дне черной чаши, в кабинете сверкала люстра и кто-то светил из окна электрическим фонариком («То был я», — пояснил математик). Свет погас, и юноша пополз по-пластунски в глубь садовых зарослей. Кто-то неразличимый во тьме, с горящим фонариком, подошел к колодцу, постоял и исчез. Саша опять провалился в яму, а очнувшись, побрел на огни соседского дома.
— Прошу извинения, Николай Алексеевич, но дело есть дело. Где вы были в вечер пятницы и в вечер субботы?
— Я не отношусь к сексу как к спорту, — усмехнулся учитель. — Я по обыкновению читал, размышлял, гулял.
— Где?
— Тут, в окрестностях.
ГЛАВА 15
Встреча с Кривошеиными происходила под девизом: «Я всегда все помню!» — безапелляционное заявление ученой ядерщицы, которая перебила первый же вопрос Ивана Павловича: «Помните ли вы…»
Этих чудаков он знал уже много лет, но поверхностно, раскланиваясь при редких встречах, всегда внутренне поеживаясь (хотя и сам не был обделен ни ростом, ни силой). Но эти двое, раздутые чудовищные младенцы, казались потомками вымершей расы исполинов. Кривошеин, киношный деятель («Я — директор фильмов»), носил имя такое русское, задушевно-знаменитое — Антон Павлович — и, как типичный подкаблучник, возбуждал неистребимую стервозность в супруге.
Хозяйка восседала на стуле (маленьком и хрупком под ней) в центре большой комнаты с тремя дверьми, в которых внезапно возникал хозяин — внезапно и бесшумно и, при всей громоздкости, грациозно, подтверждая показания жены.