Хозяин не спеша раскурил сигарету (зажигалка действительно сработала не сразу).
— Стремительно, экстравагантно, в духе времени, как говорится. Что ж, молодость. Вот только не опасно ли Анне здесь оставаться? Не нравятся мне те таинственные кусты.
— Но она же будет с нами, со мной и с дедушкой.
— А по-моему, здорово все устраивается, — вмешалась Юлия. — Ей нужна работа, а у них есть возможность держать прислугу.
Саша поморщился, Анне стало весело (злая зависть возбуждает злой задор).
— Хочу познакомиться с богатым дедушкой.
Уходя, уже из сада она обернулась… поблагодарить… ну хоть рукой помахать на прощание: кошечка прыгнула к мужу на колени и прильнула, ласкаясь…
А ночь разворачивалась мерцающим мягчайшим бархатом; и как вздрогнуло сердце ее, когда они вошли в соседний сад. Ведь никакой опасности, рядом добрый молодец, готовый на подвиг… а вот поди ж ты — страх не оставлял, словно ангел-хранитель ее, все знающий наперед, умолял: уходи, не оглядывайся, все забудь. «Что это со мной?»
В пленительном полумраке светилось окно в мансарде. «Дедушкин кабинет», — прозвучало как ремарка на сцене для обозначения места действия… Дорожка из гравия, крылечко, невнятные голоса сверху.
— Значит, он занят. Посидим?
Ступеньки прохладны, гладкое старое дерево.
— А кто ваш дедушка?
— «Твой», ладно?
— Твой.
— Он пенсионер. Но у нас есть возможность держать прислугу. — Саша до того точно передразнил соседскую даму, что они оба захохотали. — Он академик, был одним из создателей водородной бомбы.
— Ничего себе! Знаменитый физик?
— Вот уж не знаменитость, всю жизнь засекречен.
— Сколько ж ему лет?
— Дедушка был у них самый молодой, ему и сейчас всего семьдесят три. Он еще долго проживет, только вот остеохондроз, ходит с тростью.
— Ой, боюсь, я не справлюсь!
— Да ну! Дед неприхотлив, никогда не придавал особого значения комфорту… спит, например, в кабинете. Он маму очень любил — свою дочь, понимаешь? — и покупал ей драгоценности. Так что в случае полного обнищания у нас будет на что прожить. Но об этом никому.
— Само собой. А что с мамой?
— Она умерла тринадцать лет назад.
— А твой папа?
— Я незаконнорожденный, «бастард» по-французски.
— Ты что, комплексуешь по этому поводу?
— Вот еще! Наоборот, это придает мне таинственность, даже значительность в собственных глазах.
— Какой ты, Саша…
— Какой?
— Не скажу!
Они опять засмеялись, «смех без причины — признак дурачины»; нет, он умен и непрост, это чувствуется, но ей так легко с ним и свободно, будто она знает его давно, годы.
— Как же вы до сих пор справлялись?
— Как зря. Консервы и макароны… К нам много лет ходила старушка, я ее любил.
— «Она съела кусок мяса, ты ее убил».
— Нет, правда, замечательная бабушка, весной она заболела и к дочери уехала.
— А Иван Павлович тоже физик?
— Математик. Этот господин блестяще устроен, и в академии, и в частной фирме на компьютере… деньги гребет.
— А его жена?
— У него этих жен…
— Он сказал: жена.
— Врет. Манекенщица. — Саша помолчал. — Кажется, эту последнюю он любит безумно.
— Ты говоришь с пренебрежением.
— Терпеть не могу развратных людей, их надо уничтожать.
— Зачем, пусть живут.
— Затем, что от нечистых рождаются нечистые, человечество деградирует. Математик сегодня правильно подметил: тебя под поезд толкнул дегенерат, вырожденец.
— У них есть дети?
— Пока нет.
Ночной сад казался огромным, подступал к самому дому, словно стремясь укрыть его трепещущим покровом деревьев, кустов, плюща; и как упоительно-горько пахло табаком с круглой клумбы, и острый серп месяца вонзался в туманное облачко. Лишь рассеянный свет сверху и смутные голоса нарушали иллюзию дремучего покоя. Она вдруг опять испугалась: «Зачем я здесь, среди чужих людей?» — новое ощущение для натуры жизнерадостной и бесстрашной. Вгляделась в напряженное, бронзовое от загара лицо напротив. Радость вернулась.
— Твой дедушка полуночник?
— Ага, привык по ночам работать. Вообще у него распорядок железный.
— Да кто у него там?
— Я тебе уже надоел?
— Не скажу.
— Значит, надоел.
— Наоборот.
— Честно? Наверное, журналист. Я когда на речку уходил, он у него еще торчал. Книгу про деда пишет.
— Как замечательно.
— Понимаешь, он всю жизнь прожил в подполье, донельзя засекречен. Ну, тут шлюзы распахнулись… Я все это не одобряю, мне, например, пошлая слава не нужна.