Наверное, всем троим представился запачканный кровью фолиант, потому что они переглянулись. Иван Павлович заметил рассеянно:
— Забавно, что западный мир клянется на книге, в которой категорически запрещены клятвы. Я счастлив, дорогая, что ты невинна. Однако собирай вещи, тебя ведь ждут.
Юлия встала, раздавив окурок в пепельнице.
— Тебя подводит твое развращенное воображение, — потаенная злоба прорвалась в нежном голоске; красотка тут же спохватилась, вдруг сугубо эротическим движением села к любовнику на колени, коснулась губами его губ. — Иван, прости.
— За что? — Он освободился, встал. — Не за что, любимая.
— Я знаю, почему ты желаешь от меня избавиться! — выпалила она яростным шепотом.
Саша вмешался умиротворяюще:
— Юль, Иван Павлович, дело выеденного яйца не стоит.
Математик схватил Юлию за руку, экстравагантная парочка спустилась в сад и исчезла в темнеющих зарослях, прозвенев на прощание женским голоском:
— Саша, мне тебя очень жаль!
Ребята глядели вслед. Саша пожал плечами.
— Вот психи, а?
— Да ну их, — отозвалась она равнодушно. — Пойдем, фельдшер сказала тебе лежать.
В большом зале стоял золотистый полумрак, в котором старая стильная мебель казалась чуть ли не дворцовой; он лег на жесткий диван, не отпуская ее рук, не сводя горячечного взора.
— Анна, ты-то мне веришь?
— Ах, конечно. Знаешь, меня никто не называл: Анна.
— Тебе нравится?
— Ужасно. Так по-взрослому. — Она вздохнула. — Все запутанно и загадочно, даже ее появление тайной отдает.
— Юльки, что ль? Совсем мужик голову потерял. И было б из-за кого!
— А ты?
Саша расхохотался.
— Из-за этой девки?
— Не обзывайся!
— Терпеть не могу развратных людей, я тебе уже говорил. — Мне все равно не нравится…
— Мне она не нравится, а ты… как ты сказала: ужасно! Его ревность совершенно иррациональна.
— Да? Мне он кажется таким рационалистом.
Вспыхнул верхний свет в старинной богатой люстре, оба вздрогнули, хозяин сел в кресло напротив дивана.
— Саша, у тебя был в детстве приятель Ромочка?
— Нет… точно нет. А что?
— Свидетели подсказали, что ты играл в прятки («Вышел месяц из тумана…») с каким-то Ромочкой.
Лицо Саши на белоснежной подушке напряглось в болезненной гримасе.
— Не помню.
— Ну хорошо. А вообще своих детских друзей помнишь?
— Всех. Все местные. Этот-то откуда взялся?
— Неизвестно. Некая семья присутствовала на твоем дне рождения. Муж, жена и ребенок. Судя по всему, не из Вечеры, Кривошеины бы знали.
— Может, муж — сослуживец дедушки?
— Софья Юрьевна этого не подтвердила.
— И вы думаете, тот Ромочка маму убил?
— Да ну. Просто был слабый шанс, что ты, услышав его имя из детства, из того дня, сможешь что-то восстановить в памяти.
— Нет, никаких ассоциаций. Анечка, о чем задумалась?
— Почему она так сказала: Сашу очень жаль?
Математик пожал плечами.
— Выразила соболезнование по поводу его трагической утраты.
— По поводу моей утраты?.. — Саша помолчал. — Иван Павлович, вы всерьез из-за меня Юлию турнули?
— А что, тебя это волнует?
— Прям уж. Но прошу вас объясниться, а то моя невеста может Бог знает что подумать.
— Я об этом вообще не думаю, — сказала Анна с тоской (и не совсем правдиво). — Охота была о такой ерунде… — Она не договорила, засмотревшись на высокое, уже темное окно.
Иван Павлович закурил, обежал острым взглядом юные угрюмые лица. Конечно, он воспользовался «ерундой», чтобы разорвать связь, его уже тяготившую. Сработал верный инстинкт и немалый опыт в «опасных связях».
В тот прошлый четверг, когда он привел сюда Анну, веселый дачный дух царил на веранде, закипал самовар, алела земляника в блюдце, смеялись двое в пляжной одежде, с мокрыми волосами. Во внезапном раздражении, имеющем подтекст глубинный, почти не осознаваемый, он смахнул женские причиндалы с перильцев. «Ой, а мы с речки! Вода просто парная…» — только что слышал математик от своей подружки, между тем купальник ее был сухой. Он машинально отметил это обстоятельство (совсем другое занимало его душу) и после ухода ребят поинтересовался… В конце концов Юлия призналась, что купалась голая, но перед этим нагородила столько невнятицы и лжи, чем довершила распад его недолгого чувственного влечения. О чем он ей сразу и сказал, но чему она не поверила, потому что была из породы зачарованных собою «нарциссов» женского пола, влюбленных в свое тело, — естественно, им представляется, что все вокруг испытывают к ним неодолимое желание.