Ядерщица не выдержала первой, пробасив:
— Что новенького? Убийцу поймали?
— Нет, — откликнулся Иван Павлович. — Но, по-видимому, это уже вопрос времени.
— То есть?
— Извините, не имею права разглашать.
Под нервный аккомпанемент вопросов и восклицаний подумалось: «Отпечаток пальца не кровавый, мало ли кто мог трогать его бумаги накануне… Да разве академик позволил бы копаться у себя на столе?.. Анна и внук исключаются, журналист тоже… В четверг у него была Кривошеина! А, что гадать? — возьмут отпечатки у остальных и потребуют, если что, объяснений». Можно бы расслабиться и отстраниться, кабы не сегодняшняя ночь. Оскорбленное самолюбие, но не только… то ли удар по голове, то ли отпевание на кладбище тронули душу, уже порядком зачерствевшую в повседневности, и пробудили память о погибшей подружке и сострадание.
Самозванный сыщик вгляделся в лица… кого-то из них он должен победить! Закурил.
— Кто-то из вас, господа, повадился шляться сюда по ночам.
Журналист хохотнул, но никто не поддержал его, математик продолжал:
— Настоящих, «железных», как говорится, алиби у вас нету.
— Мы с Софой спали…
— Пусть так. Но вы близко живете.
— Почему «но»? — возмутился было Тоша, однако супруга перебила властно:
— Потому! Ты имел возможность проникнуть на участок Вышеславского как до, так и после звонка.
— Да зачем, Боже милостивый?
— Чтоб тут шляться, по любезному выражению Ивана Павловича.
— Что же случилось? — сдержанно поинтересовался Ненароков.
— На меня напали в темноте с бритвой. — Математик поднял левую руку с пластырем. — Как в позапрошлую ночь на Сашу. Вы якобы отключаете на ночь телефон, Филипп Петрович ссылается на верную подругу…
— Алиби нет у обоих, — констатировала Софья Юрьевна.
Журналист ответствовал:
— Как и у вас, мадам.
— Я-то полночи работала, Тоша подтвердит.
— Такую ахинею я даже подтверждать отказываюсь. Чтоб Софа бегала по чужому участку с бритвой…
— Замолчи! Это тебе не кино. Его действительно зарезали.
— Ручку поранили!
— Зарезали бритвой, — продолжала Софья Юрьевна упорно, полуприкрыв веками яростный блеск глаз; вдруг взглянула на математика. — Той самой?
— Похоже, да.
— Сонные артерии снабжают кровью мозг. Ее уже замыли?
— Софа, ты перенапряглась. Я лично боюсь попов, их бессмысленные и безнадежные заклинания о грехе и вечности навевают ужас.
— Страх Божий, — кивнул учитель. — Это правильно.
В наступившей напряженной паузе Анна сказал звонко:
— Я все вымыла, а потолок надо побелить.
— Ишь ты! Юное поколение сто очков нам вперед даст, без страха и упрека. — Киношник опрокинул в огромный рот серебряный стаканчик, и Саша впервые подал голос:
— Что, боитесь? Трусы!
Было сказано с презрительной надменностью и добавлено:
— Я вас не боюсь.
— Ты, значит, такой сверхчеловек вырос, — проворчала Софья Юрьевна.
— Вот такой. — Саша вдруг рассмеялся, нехороший смех, душераздирающий. — Я такой, дитя любви, в папочку! Как вы думаете, Филипп Петрович?
— Скажи мне, кто твой отец, и я скажу, кто ты.
— Вы не знаете?
— Неповинен!
— В отцовстве?
— Ни в чем.
— А вы, Николай Алексеевич?
Ответ упредила Анна, заявив враждебно:
— Не унижайся перед ними.
В этой простодушной девочке, как догадывался математик, таится сила и страстность. Словом, юное поколение без страха и упрека.
— Твой отец — чудовище. Зачем он тебе нужен?
— Не догадываешься, Анечка?
— Он уже наказан. Думаешь, легко быть убийцей?
Саша обвел взглядом враждебные, как казалось ему, лица.
— Легко? Как вы думаете, Николай Алексеевич?
— Я не убийца. — Он побагровел, как от удушья, и вдруг выговорил: — Но хочу кое в чем признаться.
Сцена достигла апогея, даже математик вздрогнул.
— Вы — отец?
— Мальчик прав, я трус. В пятницу утром Вышеславский звонил мне.
В гробовом молчании слышно было, как ядерщица наливает себе в стаканчик водку.
— Впервые за эти годы он позвонил мне накануне, в четверг, и назначил встречу здесь, в загородном доме, на вечер пятницы.
— Зачем? — резко уточнил Иван Павлович.
— Не знаю. Александр Андреевич сказал, что нам необходимо поговорить. Я, конечно, согласился. Но как раз в четверг я провожал своих в деревню.