— Кое-что стоит. — Журналист лихо выпил. — Дает толчок воображению.
— И чего вы там навоображали? — заинтересовался Кривошеин.
— «Жизнь замечательных людей». Читали такую серию?
— А, «хрестоматийный глянец». — Антон Павлович разлил по стаканчикам водку. — Давайте по последней за упокой убиенного — и разойдемся. А то поминки эти все больше напоминают следствие.
Саша поднял свой стаканчик, не сводя разноцветных глаз с киношника.
— Антон Павлович, тринадцать лет назад вы приходили сюда прощаться с покойницей?
— Я думаю, все здесь присутствующие попрощались с твоей юной прелестной матерью.
— Все?
— Кроме меня, я запил с горя, — вставил журналист и подмигнул. — И кроме твоей невесты.
— А Иван Павлович?
Математик смотрел на юношу внимательно, не мигая.
— Вы очень умный человек, Иван Павлович, самый умный из соучастников.
— Не преувеличивай.
— Вот скажите сейчас, при всех: какие новые улики обнаружил следователь?
— Сейчас не время.
— Нет, все-таки: кто отрезал у мертвой палец?
Действующие лица скривились, исказились болезненно в мрачноватых отблесках витражных осколков. «Он ведет свою игру, — думал математик, — очень опасную. И кого-то дразнит, берет на понт. Кого?..»
Киношник отрезал:
— Я вообще не верю в этот палец. Ты ведешь какую-то непонятную игру.
Ну как подслушал сокровенные мысли сыщика!
Анна возразила как-то отстраненно:
— Вы ошибаетесь. Я сама его видела и… ничего ужаснее я, наверное, в жизни не видела.
Саша посмотрел на нее долгим взором.
— Анна, а труп дедушки?
Она словно раздумывала.
— Нет, палец ужасней.
— Разговорчики у нас… с душком, — заметил журналист, потягивая из стаканчика. — Инфернальные, так сказать. Но — ведь и вправду щекочет…
— Кто щекочет? — рассеянно уточнил Саша; злой задор оставил его, великая скорбь отражалась на юном лице.
— Кое-кто. Любят людишки пощекотать свои нервишки убийственными подробностями. Особенно, пардон, женщины. Мне довелось в молодости быть судебным репортером — дамы слетались на кровожадный процесс пачками.
— Да брось! — Учитель поморщился. — Ну, есть истерички…
— Уверяю, нормальные женщины. Убийство возбуждает половой инстинкт.
— Разве нормальная женщина может быть убийцей?
Простодушный вопрос Анны заставил журналиста усмехнуться.
— О, детка, вы еще ребенок, что вы понимаете в кровожадном боге Эросе. Софья Юрьевна, как по-вашему, это извращение или…
— По-моему… — Она грузно поднялась, по-мужски опрокинула чарку. — Пусть земля ему будет пухом! По-моему, пора расходиться.
ГЛАВА 22
По приказу великанши ядерщицы садомазохистские поминки кончились. Журналист ушел с Кривошеиными, учитель задержался. Похоже, старые друзья избегают друг друга!
Анна убирала со стола, трое мужчин наблюдали рассеянно. Ненароков нарушил молчание:
— Саша, где ты предполагаешь жить?
— В родном доме, где ж еще. Когда началась смутная эпоха, дедушка догадался откупить дачу у государства.
— А московскую квартиру?
— Откупил. Но меня туда не тянет.
— Ты же понимаешь, сейчас тут оставаться опасно.
Саша спросил в упор:
— Вы встречались с дедушкой в пятницу?
— Нет.
— И не поинтересовались, зачем он вас позвал?
— Он ответил, что это не телефонный разговор. Я предлагаю: поживи у меня.
— Нас Иван Павлович пока приютил.
— И долго это будет продолжаться?.. — Ненароков мельком взглянул на математика. — Вы упоминали о каких-то новых уликах.
«Совестливый учитель остался про улики выведать!» — цинично подумал Иван Павлович и покивал, закуривая.
— Скоро прихлопнем голубчика.
— Какие улики-то? — уточнил Саша.
— Преступник наследил в кабинете академика.
Из рук Анны выскользнуло тяжелое фарфоровое блюдо и с грохотом рассыпалось у ног математика.
— К счастью, — сказал он. — Я подберу.
Она отнесла поднос с посудой на кухню, остановилась у открытого окна, отсутствующе глядя в заросли сирени. Послышались шаги, он вошел с пестрыми осколками в руках.
— Анна, что с тобой?
— Ой, я не знаю. Ну просто детский какой-то страх.
— Детский? — Осколки громогласно просыпались в мусорное ведро. — Сегодня ты выглядишь совсем взрослой. — Он смотрел на ее косы, уложенные прекрасной короной вокруг головы.