— Не только. У меня тут компания заседала.
— Так вы же были наверняка вдрызг.
— И я вдрызг поперся в Подмосковье!
— Вы могли не пить…
— Я? Не пить?
— А притвориться пьяным.
— О черт! — вновь воззвал журналист к лукавому. — Зачем мне эти трупы?
— Браслет, сданный в комиссионку, — напомнил Иван Павлович.
— Вы меня обвиняете в шантаже — совершенно безосновательно! — но встанем на вашу точку зрения. Какой шантажист додумается убить свою, пардон, дойную корову? Избавляются как раз от вымогателя.
— Вы записали интервью с академиком в свою первую встречу. А второй ваш визит в Вечеру (на следующий же день) был для хозяина неожиданным?
— Неожиданным?
— Дед с внуком гуляли в роще и вас не ждали.
— Не смог дозвониться, у меня телефон барахлил. Поехал наудачу, он ведь сиднем дома сидел. Я вообще человек порыва.
— Ценное признание. Где вы ждали хозяев?
— В саду.
— В дом не проникали?
— Да бросьте! Делать мне, что ль, нечего?.. — Усмешка мелькнула на подвижном смуглом личике. — У меня есть свидетельница.
— У вас, как погляжу, на каждом углу…
— Ваша прелестная Юленька, — перебил журналист. — Мы с ней поболтали.
— Она была в саду у Вышеславских?
— Зачем? У себя.
— И как вы к ней подобрались?
— Я еще в первый визит ее засек, из окна академика. — Померанцев улыбнулся по привычке, как всегда говоря о женщине — хищно, но без особого задора; явно другое занимало его мысли. — Она загорала.
«Понятно, в каком виде она загорала…» — подумал математик; Филипп Петрович продолжал:
— Ну а когда я уходил от него, в первый еще раз, мы с ней на улице столкнулись. У нее сигареты кончились, она на станцию шла. Ну, поболтали. Не подумайте ничего дурного, так, обычный светский треп. Ваша Юля…
— Да ладно, не до нее, — перебил Иван Павлович, хотя ерундовый эпизод этот на миг зацепил внимание, но сосредоточиться на нем сейчас он не сумел.
— Саша говорил, что второе ваше посещение было очень кратким.
— Да, старик не был в настроении давать интервью.
— Но браслет дал?
— То в третий визит, последний.
— Расскажите о втором.
По словам журналиста, ему надоело ждать и он двинулся было на станцию, как вдруг в рощице повстречался с Вышеславскими. Академик был чем-то вроде встревожен, тем не менее пригласил в дом.
— Саша вас узнал?
— По-моему, нет. Смотрел с любопытством, видимо, дед сказал про книгу. Но…
— Он не помнил вас, — вмешалась Анна. — И удивился, когда вы сказали, что с его мамой учились.
— Точно. А тогда я себя не выдал, чтоб мальчика не волновать воспоминаниями.
Математик заметил:
— А вот дедушку, судя по всему, вы не постеснялись.
Журналист задумался.
— Честно говоря, я был выпимши (у Вышеславского еще коньячку принял) и слегка завелся, увидев Сашу. Он так похож на нее.
— Вы об этом заговорили?
— Не при внуке! Уже в кабинете старик предупредил: Сашу не волновать, он долго болел, почти не помнит ничего. И говорит: «Вы на что намекаете?»
— А на что вы намекали?
Желто-карие глазки на темном личике тревожно забегали.
— Я подумал: раз ребенок не помнит ничего, но болеет, надо было его запутать, то есть внушить, что не он виноват. Ложь во спасение — неужели непонятно? Это я и хотел вдолбить старику, но был выпимши…
— Можете вспомнить ваш разговор дословно?
— Ну. Я ведь журналист. Я спросил: «И Саша до сих пор уверен, что убил свою мать?»
— Вопрос весьма двусмысленный.
— Говорю же: коньяку принял. Академик очень заинтересовался (теперь-то я понимаю: он наверняка подозревал, что все не так просто). Ну и уточнил, на что я, мол, намекаю. А я еще пошутил сдуру: репортерская-де любознательность. И, желая донести свою мысль (ложь во спасение), спросил про другого ребенка: его допрашивали?
— Разговор на редкость странный, с подтекстом.
— Дурацкий. Но я же хотел как лучше: сдвинуть мальчика с мертвой идеи.
— И чего это вы о нем так хлопотали? Тринадцать лет не видели — и вдруг такая забота.
— На меня спиртное действует сентиментально.
— Как отреагировал академик на «второго ребенка»?
— Отмахнулся. «Кого там допрашивать? Он еще младше Саши». Я похвастался, что себя с года помню, а он — с таким сарказмом: «Вы думаете, мой семилетний внук, как джентльмен без страха и упрека, взял на себя чужую вину? Хотите детективчик про меня и моих близких написать? Вы даже не пришли проститься с дочерью!» Я говорю: «Запил…» Я обиделся, честно, а он вдруг спросил: «Вы ее любили?» «Любил, — говорю, — но в отличие от некоторых пальца ее не посмел коснуться». Ну и хлестнул коньячку, он сам вначале предложил.