— Больной… — повторил Филипп Петрович со вздохом. — Поля как-то обронила — на мои настойчивые вопросы, — что отец ее ребенка больной.
— Что ж вы молчали!
— Я вычеркнул весь тот ужас из памяти.
— Когда она с вами откровенничала?
— Тринадцать лет назад, когда я ей сделал предложение.
— И Полина вам отказала?
— Почему отказала? Она дала понять, что согласна.
— Николаю, а не вам!
— Вы так уверены? Она позвонила мне за три дня до четырнадцатого июня и пригласила. Я был потрясен.
— Чем же?
— Через семь лет, зов из другой жизни. Настоял на встрече, объяснился. Она улыбнулась и сказала: «Я дам ответ на дне рождения Саши». И дала: «Хочу произнести тост за мой двойной праздник — день рождения сына и помолвка», — и улыбнулась мне той сияющей улыбкой.
— Однако побежал за ней в сад Николай, а не вы.
— Откуда известно, что он побежал в качестве жениха? — обронил Филипп Петрович. — Я не подозревал его, мы все думали на ребенка… Господи, да о чем я! Колька не больной, то есть не сумасшедший.
— Вы поняли определение Полины «больной» как безумец?
— Тогда — нет. Ну, скажем, рак… мало ли серьезных болезней.
— Неизлечимый алкоголизм, — вставил математик.
— Не ваше дело! О чем я?.. Да, тот обрубок с перстнем перевернул все представления о случившемся.
После паузы Иван Павлович сказал:
— Вы тоже выходили в сад.
— Но не на лужайку. Вообще я был тогда… — Журналист улыбнулся с усмешкой.
— Выпимши?
— Я был счастлив.
— Вы любили ее?
— Да, я правду отцу сказал.
— И ни разу не объяснились с Николаем?
— Зачем? Она умерла, и все кончилось. И дружба кончилась.
— Почему?
Померанцев пожал плечами.
— Без видимых причин. А подсознательно… словно некая тайна встала между нами.
— Что ж, сегодня вы его подставили под удар. Судя по вашим словам, у Николая мог быть мотив, так же как и у вас.
…Уже в машине Анна спросила:
— Я все же не понимаю, чем он мог дедушку шантажировать?
— Например, собой.
— Как это?
— Если этот пьяница — отец Саши, старик заплатил ему, чтоб он перед сыном не возникал.
ГЛАВА 27
Учитель выслушал новость как будто со смиренной обреченностью, молча отошел к окну и встал к ним спиной. «Скупая мужская слеза», — подумал математик холодно; он не доверял никому — убийца внушал ужас, как некое неподвластное земным законам существо, в которое «сатана вошел». По какой-то глубинной ассоциации Иван Павлович процитировал вслух:
— «Величие есть только там, где имеется великое преступление».
— Величие? — Ненароков обернулся с багровым от подавленных рыданий лицом. — Ужас и безумие!
— Это Ницше.
— Рационалист увлекается тем великим безумцем?
— Да нет… так, читал, у Вышеславского брал. Не обо мне речь.
— Душно, — сказал учитель, вышел (шум воды в ванной), появился внезапно, бесшумно.
— Спрашивайте.
— Ваш друг Филя здоров? Ничем таким не страдал?
— Каким «таким»?
— Не состоял ли он на учете в психиатрической лечебнице?
— Насколько мне известно, нет.
— А вы?
— Нет.
— Сергей Прокофьевич проверит. Дело в том, что Полина призналась журналисту, что отец ее ребенка — больной.
— Вон оно что… — протянул Николай Алексеевич. — Это многое объясняет.
— А именно?
— Для меня оставалось непонятным, как человек (отец ребенка) мог отказаться от такой блестящей партии. И когда Полина ему призналась?
— За день до смерти. Когда он ей сделал предложение и она приняла его.
— Ложь! Этот сексуальный монстр вторгается в область чувств, ему недоступных.
— Как вы назвали журналиста? — удивился Иван Павлович.
— Наверное, я слишком резок…
— Нет, поясните свою характеристику старого друга.
— Как говорят в среде американских плейбоев, он готов заниматься любовью со всем, что движется. — Учитель взглянул на Анну. — Прошу прощения, этот отвратный образ в данном случае ярок и верен. Но зачем порочить покойницу?
Иван Павлович:
— По-вашему, выйти замуж за Померанцева означало себя опорочить?
— Да ну! Получается, она дала согласие на брак одновременно двоим мужчинам. Но Полина не была глупенькой кокеткой или человеком с раздвоенной психикой.
— Вы ее сравнили с таинственной Джокондой.
— Тайна «вечной женственности» не подразумевает двуличия.
— О! Нам ли судить о загадках женской души.