— Нет, договаривайте!
— Просто поинтересовался. Видимо, Полина годы жила в диком напряжении, и когда встретилась случайно с учителем у леонардовской «Джоконды», придумала план: как публично (и безопасно, ей казалось) избавиться от чудовища.
— Для этого достаточно одного жениха.
— А если больной — один из этих двоих: одного она хотела противопоставить другому. На первый взгляд журналист вызывает больше подозрений, но поведение его (в качестве преступника) очень уж дилетантское. А ведь он судебным репортером работал.
— Вы из-за браслета в комиссионке…
— Браслет не краденый, это очевидно. Но что-то в разговоре с Филиппом задело академика. Для подтверждения своих подозрений он связывается с Ненароковым.
— Да ведь отменил.
— Примем на веру: отменил из-за встречи с другим.
— С журналистом?
— Не знаю. Скажем так: с отцом Саши, у которого есть ключ от дома.
— Но вы ж сказали, что журналист шантажировал дедушку собой. То есть он отец и…
— Эта схема сложилась у меня давно. Но сегодняшний разговор… Померанцев напомнил академику про второго ребенка и зачем-то пересказал их разговор нам.
— Да может, соврал!
— Тем более. Если он заманил тебя в Вечеру, то, с его стороны, было крайне неосторожно касаться этой темы. Далее. Филипп утверждает, что видел в четверг Сашу и Юлю на речке и даже разговаривал с ними. Тебе Саша говорил об этом?
— Нет.
— И он, и она умолчали. Почему?
Анна нахмурилась, обиделась.
— Ну, наверное, журналист застал их…
— В непотребном виде, — подхватил Иван Павлович. — Юля попросила его не разглашать — вот почему он и сегодня упомянул об этом эпизоде бесплотно, так сказать, без подробностей.
— Саша мне соврал, — сказала она мстительно. — Он такой же.
— Какой?
— Как вы, как все. Может, он и ненавидел развратных людей, но сам…
Математик перебил:
— Возможна ведь и обратная ситуация.
— То есть… Саша застал…
— Ну. Его просит женщина, и он ведет себя по-джентльменски, «джентльмен без страха и упрека», так он выразился. Исходя из всего этого, можно сделать любопытные выводы, но не будем торопиться, пока я не раскручу резвившихся в чем мать родила голубчиков.
— В чем мать родила?
— Она купалась голая.
— А откуда вы…
— Ей пришлось признаться.
— Поэтому вы ее выгнали?
— И поэтому.
— У всех свои грехи, правда, Иван Павлович?
Он всмотрелся в нежное, тонкое личико… хитренькое, вдруг показалось ему, как у лисички.
— Ты говоришь сейчас, как пожившая дамочка.
— Ой, Иван Павлович! Получается: кто-то из гостей на дне рождения запомнил нашу семью, знал о нас — и соврал.
— Несомненно. Во-первых, знал академик. Но, судя по всему, не он вызвал тебя в Вечеру.
— У него и времени не было меня на рельсы столкнуть… и просто смешно представить старика… А папа, значит, поддерживал отношения с кем-то из тех, на празднике.
— Необязательно. Разыскать тебя труда не составляло через адресный стол (в Москве есть и такой, где дают сведения о человеке по неполным данным). Знать бы — зачем. Вот проблема. И один «жених», и второй крайне подозрительны. Но этот чертов эпизод с тобой на станции разрушает все версии!
— А Кривошеины летом живут здесь. — Анна улыбнулась лукаво. — Вообще я бы подумала на вас, если б вы не спасли меня.
— Нет, серьезно?
— У психов семь пятниц на неделе… мог и столкнуть, и сразу передумать.
— Я произвожу такое впечатление?
— Вы ведь следили за мной в электричке.
— Умилялся на твои косы. «Обнимет рукой, оплетет косой» — по выражению поэта. И вот куда завел меня эстетический восторг.
— А вас не мучает совесть, что покуда вы предавались восторгам на кухне, убили Сашу?
— Что ж, сам я себе несколько противен.
— Несколько?
— Не придирайся. Эх, тебе бы уехать отсюда, да опасно пока.
— Нет, я еще побуду. Они все умерли. А меня приняли за мальчика.
— Надеюсь, не это тебя расстраивает?
Она улыбнулась рассеянно.
— Надо же, моя детская считалочка отозвалась через годы. Вот уж действительно «вышел месяц из тумана…».
— «Вынул ножик…» — машинально продолжил математик и как-то содрогнулся. — Помнишь, как ты странно сказала: «вынул палец»?
— Ой, не надо про палец! Просто оговорилась.
— Подобные оговорки весьма знаменательны.
— Ну понятно, когда мне было пять лет, я отрезала у покойницы…
— Анечка, не обижайся, ты столько перенесла за эти дни, немудрено, что тебе мерещится…