Софья Юрьевна продолжала с маниакальной монотонностью:
— У меня нет мотива. У меня не было мотива. Я всегда боготворила его.
— Если ваш муж был отцом Саши…
— Из него такой отец, как… Он вам про меня донес?
— Он.
— Меня это не волнует.
— А что вас…
— Кто меня подставил — вот в чем вопрос, вот в чем весь ужас.
— Кто-нибудь знал заранее о вашем визите?
— Никто, я уверена — на работе мы привыкли к конфиденциальности.
— Ваш супруг знал.
Она отмахнулась со злостью.
— Софья Юрьевна, а если случилось роковое совпадение: убийца проник в кабинет перед вашим приходом и успел скрыться?
— В такого рода случайности я не верю. Ему перерезали горло, как и дочери, как и внуку — разве случайно?
Оба вздрогнули: в комнату вошел — или, скорее, вполз — согбенный муж и опустился перед женой на колени.
— Софа, прости!
— Убирайся.
— Я виноват перед тобою, но не смей обзывать меня слабаком! Не доводи до крайности! Ты лечилась от облучения, ты! Как и академик твой! У вас не могло быть детей, а не у меня…
— Отвяжись, худая жизнь.
— Господи! — возопил «благоверный». — Где ж справедливость? Ты только что призналась, что всю жизнь любила этого старца…
— Кончай припадок.
— Я полюбил тебя с первого взгляда, а ты согласилась стать моей женой, потому что он отверг тебя?.. Понимаете, — великан развернулся на коленях к Ивану Павловичу, — она просто сказала мне, что сам Вышеславский предложил ей место в группе. Она скрыла, что объяснялась тут в Вечере… Двадцать один год псу под хвост!
— Псу под хвост! — мстительно повторила ядерщица и, не удержавшись, слегка пнула мощной ногой в крутой зад «благоверного».
Он вскочил, но не ушел, а уселся в уголок на стул, глядя исподлобья.
«Двадцать один год псу под хвост!» — продолжало звенеть в ушах математика, он хотел переспросить, уточнить, но молча глядел на беснующихся супругов; перевел взгляд за окно, где зеленым золотом пылало лето. «Все время жара, будут ли грибы… осенние опята…» — вкралась неуместная мысль, и даже сердце заныло от видения увядающего леса, где пряный лист пахнет вином и шуршит, сухой, витают паутинки и в тени орешника возникнет вдруг пень, облепленный опятами… Иван Павлович очнулся. Идея безумная, дерзкая, требуется проверка, глубокая и тщательная. Его холодноватый голос ворвался в распаленную перепалку:
— Вы приходили до похорон прощаться с покойницей?
— Я ходил! Там еще поклонник был и скорбящий отец.
— А, Ненароков рассказывал: растерзанный, в халате…
— Ничего подобного! Как всегда, сдержан, подтянут, даже элегантен в траурной тройке.
— Вот как? — Математик перевел взгляд на ученую даму.
— Я не ходила, не люблю покойников.
— Однако на похоронах…
— Да, через силу, но исполнила свой долг.
— Софья Юрьевна, а сколько все-таки времени вы отсутствовали на веранде, когда была убита Полина?
«Благоверные» молниеносно переглянулись и уставились на математика.
— Ну, помните, вы пошли за ведром на кухню.
— Я все помню, — отвечала она хладнокровно в тон, но в глазах возник откровенный ужас. — Минуты две-три, не больше.
— Точно?
— Минуты, точно! — выкрикнул киношник. — Э, куда это вы?
Под изумленными взглядами Иван Павлович покинул дом Кривошеиных.
ГЛАВА 31
Он прошел сквозь рощицу, ничего не замечая вокруг… прелести и полноты жизни в пернатом пении, в пленительной белизне стволов, в кудрявой траве-мураве с ярко-красными точечками… Блюдце земляники на веранде в тот четверг. Юля собирала… смутное воспоминание промелькнуло, не успев оформиться, — он остановился перед необитаемым домом, в котором — тайна (должно быть, входную дверь уже опечатали — вымороченное имущество — так, кажется, называлось когда-то наследство без наследников). Не о жизни сейчас шла речь, а о смерти.
В уме составлялся план — перечень вопросов, которые необходимо задать соучастникам и главной свидетельнице. «Обнимет рукой, оплетет косой и, статная, скажет: «Здравствуй, князь». Что-то мелькнуло в зелени за решеткой… алое пятно, «аленький цветочек»… ну конечно, она в своей пышной юбочке. Иван Павлович вошел в чужой сад.