— Чьи стихи?
— Не знаю. Одну строчку: «Итак, два Ангела уже пришли». А вы знаете?
Он смотрел на нее, не вдруг услышав вопрос.
— Я человек малообразованный, к сожалению.
— Уж прям! Дедушка говорил, что вы эрудит. Да и к тому же доктор наук.
— А ты филолог, дорогая.
— Я только на второй перешла, я еще…
— Ладно, не оправдывайся. Почему ты решила, что это стихи?
— Интонация такая… необычная, приподнятая.
— Дальше.
— Что толку двадцать раз повторять? Помянули Сашину маму, дедушка вспомнил про его день рождения. Мы выпили за мудрость.
— За что?
— Он говорил, что наша интеллигенция умная, но не мудрая.
— Золотые слова.
— И дедушка поднялся к себе.
— Около девяти?
— Ага. Мы пошли к колодцу, тут Сашу окликнула Юля.
— Кстати о «развратных людях», — вспомнил математик. — Юноша реабилитирован: она действительно купалась с журналистом.
— Нет, правда? Значит, они были знакомы?
— Ну, долго ли умеючи…
— Надо же, как все перепуталось. А где был Саша?
— Там же, на речке. Он и Юля ушли с пляжа в десять ноль пять. Она уговорила его помалкивать.
— Чтоб вы не узнали!
— Естественно. Я-то собирался заночевать в Москве, у резвых ребяток была вся ночь впереди, а Саша сбил настрой. Юля окликнула его в саду, чтоб повторить просьбу: накануне у нас возникла склока по поводу сухого купальника после купания.
— Ядерщица назвала ее эксгибиционисткой. Что это значит?
— Ну, человек любит выставлять свое тело напоказ. Вернемся на лужайку. Ты ждала Сашу. Он скоро возвратился?
— Сразу. Джентльмен без страха и упрека, его не надо было долго уговаривать.
Иван Павлович вздрогнул.
— Каким непостижимым промыслом слагаются куски мозаики!
— О чем вы?
— Скоро узнаешь. Та лужайка из детства…
— Да, меня поразил пейзаж, похожий на русскую сказку. То есть я так все и представляла, как мама рассказывала про «Вышел месяц из тумана».
— Значит, твои ощущения были глубоки и сложны — запомни этот момент.
— Прекрасно помню. Дедушка смотрел в окно, старое танго звучало — «Маленький цветок». Наверное, у Юли транзистор.
— Да, она не выносит тишины.
— А потом объявили московское время — двадцать один час.
— И сразу после этого академик разговаривал по телефону.
— С вами?
— Еще с одним человеком.
— С убийцей?
Иван Павлович усмехнулся:
— Вот скажи: что значит выражение «ресницы потекли»?
— Ну, тушь с ресниц… от слез, например.
— Ее легко смыть?
— Вообще тушь сильно в кожу въедается. Требуется время, чтоб совсем следов вокруг глаз не осталось.
Послышались шаги на крыльце, на веранде, кто-то вошел в открытую входную дверь, в прихожую…
— Кто там?
На пороге возникла Юлия — прелестная «эксгибиционистка» в экстравагантной шляпе с огромными прозрачными полями.
— Что вы здесь делаете?
— Этот вопрос я переадресую тебе, дорогая.
— Тебя нигде нет, а тут дом нараспашку, я подумала… Я приехала попросить прощения.
— Благородный порыв, — пробормотал он, протиснулся мимо нее в прихожую и в сильнейшем азарте (озаряющем, бывало, лучшие моменты его научного творчества) устремился вверх по лестнице в кабинет, где на зеленом сукне стола лежала раскрытая Библия в пятнах крови. «Итак, два Ангела уже пришли», — звучала стихотворная (как поняла Анна) строка. И сразу проступили слова: «И пришли те два Ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома. Лот увидел и встал, чтобы встретить их, и поклонился лицом до земли…»
ГЛАВА 32
В витражных стеклах, подсвеченных закатом, на лицах играл алый огонь, который вдруг переходил в мрак фиолетового, отливал зеленью или вспыхивал золотом. Публика та же, что и тринадцать лет назад, не хватает убиенных и умерших своей смертью, прибавились математик с Юлией, и выросла девочка. Овальный стол пуст, без яств и вин, для нервных приготовлены пепельницы, и посередине дожидается тьмы праздная свеча в старинном подсвечнике с колпачком.
Чреватую разгадкой паузу нарушил розовый великан Кривошеин, заявив в пространство:
— Органы собираются взять Тимошу, знаете, нашего юродивого идиота…
Иван Павлович перебил:
— Если и возьмут, то отпустят. Они по-настоящему подозревают не его.
— А кого?
— Меня.
Присутствующие обомлели, он продолжал:
— Между тем среди нас есть человек, который знает куда больше моего. Вспомним далекое прошлое. Над здешним садом звенела детским голоском садистская считалочка: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить». Полина произнесла свой предсмертный тост, наша ученая Софья всплакнула.