— Нет, что с ними делать. Отпустить на свободу, отослать их обратно… Но я не об этом. Хотя и об этом тоже. — Крис умолк, подбирая нужные слова. — Как-то раз меня послали допросить вьетнамца, который, как считали парни из армии Южного Вьетнама, работал на южновьетнамских повстанцев, то есть на Вьетконг. На него указал один информатор, и того схватили прямо в деревне. Я пришел и увидел, что парни, с которыми я работал, заставили этого вьетнамца, дряхлого старика, встать босиком на гранату с выдернутой чекой. Он обхватил ее пальцами ноги, удерживая гранату на месте, а руки у него были связаны за спиной. В жизни не видел такого насмерть перепуганного человека. Они поставили его за стеной разрушенного дома на случай, если нога у него соскользнет и граната взорвется. Мне пришлось разговаривать со стариком через эту стену, а мой переводчик лег на землю и отказался встать, когда я ему приказал. Парни из армии Южного Вьетнама отошли метров на тридцать, стояли и курили. Ну, я задал старику несколько вопросов. Он, простой крестьянин, ничего не знал о Вьетконге. Он плакал и дрожал от страха, стараясь удержаться на гранате. Он даже имена своих детей не мог вспомнить. Я сказал парням, что старик невиновен, и пошел к нему, собираясь вставить чеку на место и отпустить его. Когда я развязал его и поднял голову, смотрю, эти парни уходят. Я заорал им вслед: «Где эта проклятая чека?» Они сказали, что швырнули ее неподалеку. Я снова закричал: «Помогите мне найти ее! Не можем же мы оставить старика в таком положении». Один из них посоветовал: «Пусть возьмет гранату и зашвырнет ее подальше». Им было наплевать на старика, они пошли дальше и все время гоготали. Некоторые из этих парней были даже знакомы со стариком. Они знали, что он не вьетконговец, но им было наплевать. Они просто ушли.
Крис замолчал. После непродолжительной паузы продолжил:
— Я ползал по земле, искал эту проклятую чеку, но наконец бросил это дело. Старик все плакал — он не мог бы справиться с этой гранатой. Единственное, что пришло мне в голову, — заставить его сойти с гранаты, тогда бы я быстро ее схватил и забросил подальше. Но я не мог ему объяснить, что мне от него нужно, так как переводчик убежал. Я попытался было с помощью жестов ему объяснить, что от него требуется, но было ясно, что он меня не понимает. Тогда я решил подойти к нему, толкнуть его в сторону и схватить гранату. Но он должен был стоять спокойно. Я начал к нему подходить и все говорил: «Не бойся, отец. Тебе нечего бояться». Я уже был от него на таком расстоянии, как вот эта дверь, когда он не выдержал. Он подбежал ко мне и изо всех сил вцепился мне в одежду, и за те пять секунд, которые оставались до взрыва, я так и не смог его оторвать от себя, никак не мог. Граната взорвалась вместе со стариком, который цеплялся за меня. Он погиб, а мне поранило осколками обе ноги. Я провалялся в госпитале год и три месяца, а потом меня демобилизовали.
Наступила долгая пауза, во время которой слышно было лишь, как врач постукивает ручкой по столу и слегка покашливает.
— Когда вы приблизились к старику, сержант Манковски, вы испытывали страх?
— Страх? Еще бы! Я до смерти боялся.
— Понятно, но вместе с тем я полагаю, что преодолеть страх вам помогла ненависть, которую вы испытывали в тот момент к солдатам из армии Южного Вьетнама.
— Может, и так, — кивнул Крис.
— Но сейчас в не менее опасных ситуациях, думаю, ваш страх больше не заглушается, к примеру, чувством сильной злости. Страх выходит наружу, и вам приходится с ним справляться. Страх, который проявляется, к примеру, в опасении остаться безруким.
— Это не я волнуюсь из-за своих рук, а Филлис.
— Вы сказали, цитирую: «Однако она так часто об этом говорила, что я стал поглядывать на свои ладони…»
— Это из-за Филлис.
— Вы и сейчас на них смотрите.
Крис положил руки на колени, сцепил пальцы и решил ограничиваться односложными ответами и не возражать врачу.
Помолчав, психиатр сказал:
— Мне сообщили о происшедшем вчера взрыве бомбы. Каковы обстоятельства гибели того человека?
— Мы предполагаем, что погибший попытался, так сказать, опередить взрывную волну, которая распространяется со скоростью пятнадцать тысяч футов в секунду, но ему это не удалось.
— Вы сделали все, что смогли?
— Если хотите, я могу представить вам мой отчет.
На этот раз врач молчал так долго, что Крис решил: наконец-то все позади.
— А у вас есть еще какие-то страхи? — спросил психиатр, откашлявшись.
— Какие это?
— Ну, боитесь ли вы животных или насекомых?
Крис подумал, затем ответил:
— Не люблю пауков.
Держись, докторишка! Тут не к чему придраться, кто их любит, этих пауков…
— Вот как? Интересно! Стало быть, страх перед пауками.
— Я не сказал, что боюсь их, а просто не люблю.
— А вы не думаете, что вы пытаетесь приуменьшить силу своего страха, заменить его неприязнью? Я задаю вам этот вопрос, сержант Манковски, потому что страх перед пауками может указывать на дисфункцию в области сексуальной идентификации. Точнее, страх оказаться бисексуалом.
Крис задержал дыхание, потом спросил с расстановкой:
— Вы полагаете, что, если мне не нравятся пауки, это означает, что я бисексуал?
Врач вскинул голову и впервые внимательно посмотрел на него.
— Успокойтесь, у вас такой вид, будто вам угрожают…
— Послушайте, меня прислали сюда на обычный медосмотр. Угнетала ли меня моя работа? Не испытал ли я какой-нибудь стресс? Нет, я просто желаю перейти в другой отдел. И только из-за Филлис… А теперь вы пытаетесь убедить меня, что у меня проблемы.
— Я не считаю, что у вас проблемы.
— Тогда что вы пытаетесь мне доказать этими пауками?
Глядя ему прямо в глаза, врач сказал:
— Я полагаю, что паук — это символ, или, если угодно, клиническое объяснение мощного нервного импульса, то есть волны возбуждения, распространяющейся по нервной системе, что указывает на страх наличия бисексуальных половых признаков, особенно в форме фаллического клитора!
Крис уставился на психиатра, который в свою очередь не сводил с него взгляда.
— Я ответил на ваш вопрос?
— Да, спасибо, — вздохнул Крис.
Этот врач просто псих, а не психиатр! Жалкий слабак, который сидит у себя в кабинете в своем белом халате и обрушивает идиотские, нахватанные знания на голову, как ему кажется, тупого копа. А эта заява про фаллический клитор! Нет, ему не справиться с этим дуралеем иначе, как только кивать и соглашаться.
— А что вы испытываете по отношению к змеям? — спросил врач.
— Змей я люблю, даже очень. С ними у меня не было и нет никаких проблем.
Врач все еще держал его под прицелом своего взгляда и не позволял уйти.
— Вы понимаете, что ваша предыдущая работа могла вас психосоциально ослабить?
— Конечно, это я понимаю, — сказал Крис.
— В таком случае существует связь между вашим страхом перед пауками и вашим желанием доказать — посредством работы со взрывными устройствами — свою мужественность. Я думаю, вы опасались, что эта работа способна лишить вас мужской силы. Она могла, как вы сказали, «оторвать яйца».
— Это просто такое выражение, — сказал Крис. — Не надо понимать его буквально.
— Кстати, вы когда-либо испытывали неспособность совершать полноценный половой акт?
Крис не торопился отвечать. Но, не усмотрев в вопросе ловушки, сказал:
— Нет, ни разу в жизни.
— Правда?
— У меня есть свидетельницы.
— Ну, это не так уж важно.
Крис смотрел на склоненную голову доктора, на его редкие, тщательно причесанные волосы.
— Вы мне не верите, да?
Доктор побарабанил ручкой по столу, не глядя на него.
— Полагаю, вы являетесь одним из редких исключений.
— Исключений из чего?
— Видите ли, в научной работе, выполненной в Мюнстере, что в Западной Германии, исследования показывают, что в сперме напористых, самоуверенных и сексуально озабоченных мужчин почти неизменно низкий процент сперматозоидов.
— Это интересно, — заметил Крис. — Мы на этом закончили? — Он встал и, не дожидаясь вопроса, сказал: — Мне пора возвращаться, нужно еще передать дела.