Я почесал в затылке и машинально потер ладони. Потер энергично и тут же пожалел об этом. Начавшая была подсыхать рана на ладони снова закровила. Твою ж дивизию, совсем про нее забыл. Вон как собственная дурость из башки быстро вылетает.
— Браток, — послышалось сзади.
Я обернулся. Тот самый рыжий доходяга, что про бычье молоко шутил. Сейчас, однако, его лицо со впалыми щеками было донельзя серьезным.
— Ты бы не светился тут щас в таком виде, — сказал он мне доверительно.
— В каком это “в таком” виде? — не понял я.
— С лапой раскуроченной, — пояснил рыжий, — час-то нынче лихой, попадешься тому, кому не надо, на глаза, и худо будет. Ты тряпицу-то подвяжи. Чего это она у тебя болтается, как не пришей пизде рукав?
— Сам знаю, — буркнул я. Будут мне еще всякие… люмпены советы раздавать.
— Смотри не пожалей потом, — развел руками доходяга, харкнул себе под ноги и почесал куда-то вдаль. За собутыльниками он не поспевал — что-то в корчме задержало. Наверняка гроши искал. У нас тоже такие есть. До сих пор по магазинам шарятся и пытаются спиртягу под расписку брать. А кто понаглее — тот и под честное слово требует. Они совсем как тараканы — не вымирают.
Улица, если, конечно, эту тропку, выдавленную десятками ног в грязи, можно так назвать, опустела. Из-за этого вокруг стало жутковато. Я хоть и не робкого десятка, потому что бояться в современном мире стоит только новой ядерной войны, а все равно труханул. Потому что на небе наконец показалась Луна. Огромная, что блюдо из бабкиного праздничного сервиза, и пугающе красная. Я такого раньше никогда не видел. Хотя в мире всякое бывает, наверняка у яйцеголовых Сашкиных коллег и на такое бы нашлись объяснения. Что-нибудь в атмосфере колышется сейчас или бури какие-нибудь магнитные на восприятие влияют — мало ли у них отмазок.
Но я знал, что дела тут творятся совсем не научные. Печенкой чуял. И поджилки неспроста тряслись. Пойду-ка лучше посуду домою и на боковую поскорей. Только я решил свалить, как заметил впереди, близ леса, из которого вышел к Гуляеву, какое-то шевеление. Пригляделся — не показалось. Чья-то тень движется ко мне. Да так шустро драпает, со всех ног.
Вопреки своим желаниям и здравому смыслу, ноги понесли меня навстречу. Ноги вминались в жирный чернозем. По пути чуть было не свалился, когда цепанул останки какого-то несчастного пня. Устоять устоял, но выматерился громко, не стесняясь.
Тень, бегущая мне навстречу, отчаянно зашипела.
— Стой, — поднял я руку, — кто идет? ФИО и паспортные данные, будь бобр!
— Да заткнись ты, — шикнула на меня тень, — и мослами шевели. Спешить надо.
— Куда спешить? Чё происходит-то? — попытался узнать я, но тень начисто вопросы проигнорировала. Подскочила, больно схватила за плечо.
— Дуй в корчму, если подохнуть не хочешь, болван.
Не понимая ровным счетом нихренашечки, я, тем не менее, подчинился и пошел назад. К моему временному месту работы. Скрипя зубами и скрепя сердце, вошел обратно в этот клоповник. Тень шмыгнула следом и заперла дверь, после чего рухнула на первый попавшийся стул. Только после этого мы присмотрелись друг к другу. Неведомый ночной гость оказался гостьей — девицей лет двадцати-двадцати двух, по моим прикидкам. Она оказалась такой же худощавой, как и дочки корчмаря, но на этом сходство кончалось. Никакой заморенности и бледности — про нее никто бы не сказал, что мало каши ела. Наоборот, жилистая такая, как струна, под жилетом из дубленой кожи мышцы ходят. На лицо не фонтан, в кино бы ее не взяли, но миловидная. Глаза уставшие, с припухшими веками. Стрижена только забавно, под мальчишку.
— Вы чего это? — замахал руками корчмарь, собиравший в кучку медяки. Свою дневную выручку, — закрыт я уже. Наливать не буду и не просите!
— И не надо, — отозвалась девица, — ты, главное, пересидеть дай. Я четыре с половиной версты без продыху намотала, чтоб до темноты успеть. И все равно не смогла.
— Если каждого пускать “на пересидеть”, так я разорюсь к черту, — занудел мужик, топорща сальные усишки, — а мне девок кормить надо да замуж выдавать. Кто их возьмет-то, таких несолощих? Вот приданое и с…
— Отец, ты не бузи, — встрял я, — видишь, устал человек с дороги. Ты чем в своем заведении занимаешься? Предоставляешь приют. Вот и предоставляй, мать твою ети.
Корчмарь раскрыл рот, чтобы, несомненно, обложить меня трехэтажным, когда за окном послышался шум. Чей-то тихий разговор и… странный клекот. Больше всего походило на огромного сверчка, которого обучили азбуке Морзе.