В течение пятнадцати минут все, что имело значение — это его губы, его запах и его руки на ее шее и спине.
Он никогда не шутил по поводу ее сломленного «чувства юмора» и не настаивал на дополнительной информации о том, почему он у нее такой. Он считал, что это отвлекает от того, что она должна делать, и не хотел подбадривать, задавая вопросы. Или он так сказал. В глубине души она боялась, что ему все равно.
Или, возможно, он был прав. Как она могла быть великолепной во всем, если она продолжала распылять свою энергию вокруг? Возможно, ей следует оставить расследование адвокатам и полицейским, которые знали, что делать.
— Высадите меня на углу, — сказала она. Она могла пройти квартал до дома. По какой−то причине её смущало, что она выйдет из такси с повязкой на руке перед фургончиком с журналистами.
Фургон в темноте был виден прекрасно, бело−синий, огромный со спутниковой антенной наверху. Практически поравнявшись со своим домом, она почувствовала непреодолимое притяжение этой большой машины. Она вскользь подумала о своей сделке со Стью и пообещала себе, что будет уважать его эксклюзивное право на историю, но единственными людьми, обладающими большей информацией, кроме адвокатов и полицейских, которые клялись помалкивать, были репортеры.
Джереми велел ей забыть об этом и лечь спать, и она сделает это, как только проверит одну вещь. А затем смоет все, как кусок мыла в ванной. Она постучала в заднюю дверь новостного фургона.
Роско Кнутт, открыл дверь в хлопчатобумажной рубашке, расстегнутой до живота и одетой на несвежую футболку с круглым вырезом. Он жевал хрустящую соленую зелень зеленого горошка.
— Ты делаешь мою работу слишком легкой.
— Пожалуй, к этому стремлюсь.
— Что случилось с твоей рукой? Не говори мне. Это связанное с этим беспорядком на пересечении Парка и 48−й.
— Не помню, чтобы я участвовала в стычке.
— Держу пари, я перекурил слишком много травки. Загнивает кратковременная память. Уменьшается оперативка. — Он так сильно постучал по голове указательным пальцем, что она испугалась, как бы он не сделал в ней дырку.
−Заходи, если заходишь.
Фургон оказался совсем не таким, как она ожидала. Конечно, были мониторы и соответствующая полная нехватка места, а также циферблаты и ручки повсюду. Чего она не ожидала, так это большого экрана с множеством каналов Twitter−а и мигающими окнами в соц. сетях.
— Сидишь на Facebook? — спросила она.
— Они мне не позволяют. Честность, видимо, не лучшая политика в журналистике. Они заставили меня сидеть в этом ящике посреди ночи.
— Что они ищут?
— Тебя.
— Сейчас ты должен получить повышение по службе.
— Нет, если ты постучалась сюда в поисках горошка. — Он протянул пакет с зелеными хрустящими хлопьями.
Лора была чертовски голодной.
— С кем целовалась? — спросил он.
Ее рука машинально подскочила ко рту, так, что зеленая посыпка от горошка все оказалась на её щеке.
— Зацелованные губы. — Он усмехнулся. — Крупная история. Мы знаем, что у тебя нет парня, кроме того, который пишет для «Нью−Йоркера». Ты знаешь, что он спит с наследницей «Кастон Блич», верно?
О, Тофу была богатой наследницей. Просто чертовски богатой.
— Да уж. Он не мой парень.
— Да. Если ты так говоришь.
Она почти видеть, как он делает заметку в своей голове.
— Итак, что заставило тебя думать, что я участвовала в потасовке на Парк−авеню?»
— Имя твоего парня появилось в протоколах об аресте. Мы получаем все в тиккере. — Он указал на экран, где высвечивались сообщения похожие на Твиттер. — Его и раньше арестовывали. Никогда не пропускает «ненасильственные» протесты. Его адвокат−коммуняка вытащит его утром. Не волнуйся.
— Я не волнуюсь.
Он покачал головой, словно она врала или была сумасшедшей, или и то, и другое вместе. Но в мире людей, которых она знала или когда−либо встречала, Стью была тем человеком, о котором она реже всего волновалась. Ежедневно он возводил самостоятельность и практичность на новый уровень.
— Стью действительно хорошо ударил Рольфа Вэнта, — продолжила она. — Хотя он и на размер — два больше. Рольф, я имею в виду.