В ЧЕРНУЮ АФРИКУ
В ту экспедицию я попала с отчаянья... Только вам расскажу все без утайки - ведь от вас я жду помощи. Мне давно известно, что я красива, известно чуть ли не с детства - об этом говорили все. Родители тоже не отставали от других и следили за каждым моим шагом, хотя я ровным счетом ничего дурного не делала. "Любой мужчина может тебя обидеть, - твердили они, - потому что ты красотка". На этом основании я находилась под охраной даже в двадцать лет. Но в действительности обижали меня вовсе не мужчины, как предполагала моя мать, а женщины. Женщины издевались надо мной, это они старались меня унизить. Все началось еще в школе с союза, который заключили против меня наша старая учительница с моими же сверстницами-дурнушками. Я не могла произнести ни слова без того, чтобы не смеялся весь класс; стоило мне сделать какое-нибудь движение, как в мою сторону устремлялись завистливые взгляды.
- Послушайте, Джонс, - не раз звучал в моих ушах злобный голос директрисы, - красота - это еще не все!
Вскоре я стала побаиваться ходить на танцы, ибо нередко получалось так, что какая-нибудь из завистниц, которой приходилось часами ожидать партнера, чем-нибудь да мстила мне - то она рвала на мне блузку, то наступала на шлейф длинной юбки, то рисовала на спине чертика, то подкарауливала в уборной, чтобы вцепиться мне в волосы. Постепенно я перестала появляться на людях, к чему моя мать отнеслась весьма одобрительно: она еще не была стара и довольно остро реагировала на то, что в общественных местах на меня обращали внимание, а на нее нет. Для окружающих я была совершенно невыносима. Само собой разумеется, меня пригласили в знаменитый салон мод - там я должна была демонстрировать новые фасоны. Но, бог мой, нельзя было сделать и десяти шагов, чтобы у меня не начинала кружиться голова под множеством враждебных взглядов, они, словно жгучие огненные бичи, стегали меня по плечам, по груди, по всему телу. Не понимаю, почему люди так завидуют красавицам! Уверяю вас, что красота - самое ужасное бедствие, которое только может постигнуть человека, это ужаснее, чем горб. Мне и сейчас приятно, когда можно закрыть лицо, ну, скажем, автомобильными очками. Хоть круглый год я готова ездить в спортивной машине, только бы носить эти очки: чтобы меня никто не видел, чтобы никто не вертелся вокруг и я хоть на минуточку могла отдохнуть от всех этих взглядов, от всего этого проклятия.
Мужчин я боялась, потому что они готовы были взять меня силой - между тем мне следовало подождать партии, подходящей для такой девушки, как я, а женщин боялась, потому что они меня ненавидели. Все это было уже невозможно вынести, а оставаться на службе я не могла, в особенности после того, как мне предложили демонстрировать новый фасон нижнего белья. Я взяла расчет и примкнула к экспедиции сэра Уэзерола, который готовился ехать в Африку ловить обезьян. Конечно, я собиралась туда не ради обезьян, хотя и прочитала тайком от матери немало книг по зоологии. (Надо сказать, что моя мать считала неприличным, когда красивые девушки много читают.) Явилась я к Уэзеролу и потому, что мой шеф, доктор Миллер, был очень безобразен - лицо у него испещрено мелкими морщинами, кожа на черепе, казалось, принадлежала слону или бегемоту. Экспедиция собиралась произвести нападение на так называемый обезьяний рай, где живут шимпанзе семейства "рана манжаруна"; суданские арабы называют их "баам". Как известно, вся эта местность заражена мухой цеце, и, чтобы не заболеть сонной болезнью, европейцы нашей экспедиции должны были носить маски из плотной ткани, которые предохранили бы от укусов этих насекомых. Таким образом, лица у нас были скрыты под маской, а тело - под светло-зеленым тропическим балахоном, напоминавшим скорее мешок, чем какое-либо одеяние. Все мы были совершенно одинаковы, как монахи в своих рясах. Нас даже невозможно было отличить друг от друга.
О своих намерениях я тогда не посоветовалась с матерью и написала ей уже с корабля. Сэр Уэзерол был доволен, что нанял лаборантку за невысокую плату: не всякая женщина согласилась бы принять участие в такой опасной экспедиции, а его финансовые возможности были весьма ограничены. Доктор Миллер вел себя безупречно - видимо, он меня понял; так по крайней мере мне показалось вначале. В свое монашеское одеяние я облачилась уже на корабле, а после Канадских островов никогда не появлялась без покрывала. Я проглатывала книгу за книгой и постепенно освобождалась от страха.
В конце концов, думала я, муха цеце не может быть опаснее моих сослуживцев, которые во время последней демонстрации мод так подпороли мое платье, что не успела я сделать и нескольких шагов, как оказалась обнаженной перед целым Альбертс-залом. Публика ревела, пресса была близка к помешательству. Даже на другой день я боялась выйти на улицу: так мне было плохо. А здесь все было по-другому. Я весело бегала по пристани, по палубе, словно вновь родилась на свет божий.
- Моя главная задача - раздобыть половые железы обезьян, чтобы наладить опыты по омоложению согласно методу Воронова. Чем больше желез нам удастся раздобыть, тем больше денег мы получим, - заявил доктор Миллер. Это мне очень понравилось. Миллер говорил об этих железах как истинный коммерсант. Совсем не так, как другие. И ни разу не осмелился прикоснуться ко мне, даже когда давал подробные инструкции, как вести себя с обезьянами-самцами, с которыми мне доведется встретиться, и когда рассказывал об особенностях операции, которую я должна буду делать. Вообще это был первый инструктаж в моей жизни по столь щепетильному поводу. Мать моя, хотя и предупреждала, что нужно быть осторожной с мужчинами, но никогда ничего толком о них не рассказывала. Поэтому в мужчинах я разбиралась еще меньше, чем в обезьянах.