Какие же льдины выковыриваются под тяжелый лязг буферов и скрежет тормозных колодок. Как иногда надо побыть отъединенным от доблестных соратников, неотрывно смотрящих в рот! Но надолго ли хватит ему этого самокритичного запала?
Лишили слова — ход вполне обычный. Не многие так называемые приверженцы демократии способны выдержать все ее стандарты. По мере возвышения того или иного деятеля ему начинает мерещиться особое положение, с которого эта самая демократическая процедура должна рассматривать его собственные деяния. Он, Троцкий, не рассчитывал, что его товарищи по Политбюро окажутся большими демагогами, чем он сам. Он ведь уникальный умник. Его, должен он себе признаться, опять подвело честолюбие писателя. Зачем же он не только отослал свое письмо от 8 октября в Политбюро, но и снял с него несколько копий, которые запустил в интеллигентские массы? Самиздат во все времена был надежнейшим оружием в руках интеллигенции. Письма начали циркулировать по Москве. Как он радовался этой сомнительной популярности! Тогда противоборствующей стороне не оставалось никакого выхода, как придать этой подковерной склоке за власть принципиально-демократический характер. Он сам вынудил к удару по себе. Конечно, оппоненты уже давно искали приличного предлога, чтобы выманить недоступного и холодного, как блеск его пенсне, второго вождя революции из его затворничества. И этот вождь сам самонадеянно подставился. Политбюро хотело боя и стягивало силы.
Есть его собственная цитата, жалковатая, конечно, в своем стремлении защищаться сомнительным путем: он, Троцкий, приводит в качестве аргументов слухи, домыслы и в горячке сказанные слова. Тем не менее и эта цитата при всей ее ущербности демонстрирует механику. В своем письме от 8 октября он с горечью упоминает, что только что лишился полноты власти в военном ведомстве.
За вагонным окном мелькают названия станций: всё по старинке, с «ятями». Кажется, что весна никогда не настанет. Зима — обычное время разъедающих душу дум. А может быть, чтобы не расстраиваться, лучше ничего и не вспоминать? Но в российском характере есть саморазрушительный рефлекс горьких воспоминаний.
Сентябрьский, двадцать третьего года, пленум — Ленин, к несчастью, болеет и изолирован от рычагов власти — в угоду клике Сталина постановил ввести в Реввоенсовет республики несколько членов ЦК и создать при председателе — это еще по-прежнему Троцкий — «исполнительный орган». Это надо только себе представить, какой гигантской власти Троцкий был лишен! При живом короле вводят коллективного регента! В его полномочных руках была вся Красная Армия. А теперь он вынужден писать унижающие его инвективы. Какой стыд! Но сейчас он заставит себя вспомнить и это. Вспоминать необходимо, чтобы извлечь уроки. Он, Троцкий, не собирается сдаваться. Вспоминать нужно, чтобы не наделать новых ошибок. Он писал: «Недаром же т. Куйбышев на брошенный ему мною упрек, что действительные мотивы предложенных изменений в Ревсовете не имеют ничего общего с официально заявленными мотивами, не только не отрицал этого противоречия — да и как его отрицать, — но прямо сказал мне: «Мы считаем необходимым вести против вас борьбу, но не можем вас объявить врагом; вот почему мы вынуждены прибегать к таким методам». Методы апробированы на сентябрьском пленуме. Разве теперь поддержат его представители из «наиболее крупных пролетарских организаций»? Сталин уже давно прикормил этих представителей.
Итак, 19 октября он, Троцкий, к сожалению, направляет в президиум ЦКК и Политбюро новое письмо с очередными придирками по самой процедуре. Он сам создает информационный повод для ответа. Ах, вы, Троцкий, недовольны, что с вами предварительно не побеседовали, не подискутировали? Побеседуем, но чуть позже. Пока Политбюро, члены которого в тот же день, 19-го, подписывают общий, уже, видимо, подготовленный ранее текст, выдвигает рабочий тезис для нападения. Тезис этот потом будет развит в партийной печати, перекочует на партийные собрания, станет достоянием обывателя. Политбюро снабжает трудящихся материалом, что говорить и как говорить.
Были в этом документе и настораживающие проговорки. Не насторожили! Например, что Троцкий «нападает первый на ЦК». Значит, ЦК тоже готовился к нападению, но не успел? Троцкий всегда чувствовал, что кое-что в его поведении цекистов раздражало, а кое-что, как сказали бы позже, заставляло комплексовать. «Уже не один год» он общается с членами Политбюро «преимущественно в форме рассылки писем и деклараций, в которых неизменно подвергает критике чуть ли не всю деятельность ЦК». Ловко сформулировали, благо что неграмотно.