Итак, я возвращаюсь с охоты и вдруг вижу, что в моем окне свет. Сердце почему-то сжалось. Но тут хозяйка меня во дворе встречает и говорит — они меня по деревенской привычке решили разыграть: это у вас был сосед-ссыльный, был он пьяный, и все ваши книжки разбросал. Врываюсь в избу уже с другим настроением. А навстречу мне Надежда Константиновна, Надя. Родной человек!
Мы не виделись с дней моего ареста в декабре 1895-го — уже два с половиной года. В августе следующего Надежда Константиновна, по тому же, что и я, делу, была арестована. Моя еще тюремная мечта, чтобы она вместе с Аполлинарией Якубовой вышла на Шпалерную улицу в определенный час в определенное место, которое на мгновение просматривалось, когда нас водили на прогулку, — я, кажется, уже писал об этом? — тогда так и не осуществилась, не увидел… Переписывались. Все время переписывались. А может быть, в этом было какое-то предопределение? Конечно, мы всё в наших письмах перед ее приездом в Шушенское твердо решили, но кто же мог загадать, как оно сложится на самом деле.
Всю ту, первую ночь с 7-го на 8 мая мы проговорили.
Вот этот лад родной души по-существу все и решил. Это огромное счастье — отыскать человека, с которым можно было бы выговориться. Всю мою жизнь с Надеждой Константиновной мне не было скучно. Она понимала меня, верила в меня и в чем могла помогала и поддерживала. Может быть, и сбываются самые безумные мечтания, потому что их кто-нибудь с тобою разделяет? Анализируя сейчас прошедшее, я должен сказать, что помощь ее была огромной и, быть может, для моей жизни решающей.
Если бы мне надо было определить основную черту в характере Надежды Константиновны, я бы сказал: верность. Мы вместе прошли всю жизнь, и она всегда и во всем меня поддерживала. Мы вместе с ней ехали в «запломбированном вагоне» в семнадцатом в Петроград навстречу неизвестности. Практически без адреса во время первой моей эмиграции она нашла меня в Мюнхене. Она кормит меня с ложки сейчас. Я ей всегда доверял все, что было продумано. Она, и еще один парень, финн, были посвящены в адрес моей тайной квартиры в Петрограде. Она переходила, изменив внешность, нелегально через границу, чтобы повидать меня. Она была моим другом, секретарем, товарищем. Она была, может быть, единственным человеком после смерти мамы, который по-настоящему меня знал.
Этот первый год вместе мне не забыть. Моим воспоминаниям можно было бы придать сейчас характер социальный, какой, к сожалению, становится наша партийная печать. Рассказать о нелепой и смешной бюрократической переписке с начальством о разрешении мне жениться. Или о том, как к нам пришли с обыском; жандармы решили покопаться в наших книгах, а мы по небрежности давно «не чистились», и вся нижняя полка была заставлена нелегальной литературой и перепиской. Я отчего-то подал жандарму стул, приглашая его начать обыск с верхних полок, на которых ничего предосудительного среди книг не было. А до нижних, устав, жандарм так и не добрался…
Но сейчас в моей старой голове стоит другое, когда я вспоминаю этот свой ссыльный год с Надеждой Константиновной. Как вместе летом по утрам ходили купаться, как по-семейному готовились к зиме, как я обкладывал навозом завалинку, чтобы под дом не поддувало, как конопатили все окна, как Надежда Константиновна и Елизавета Васильевна насадили огород: огурцы, зелень, даже помидоры посадили и тыкву посеяли. Вспоминается свист метели и керосиновая лампа, которую я купил в Минусинске. Вспоминается, как вместе мы занимались языком, как, сидя перед лампой за столом друг против друга, правили наши переводы, или я читал, а Надежда Константиновна переписывала «Развитие капитализма в России». Как мне купили и переслали коньки фирмы «Меркурий», и мы расчистили на протоке каток и катались на коньках. Это было невиданное для всей деревни зрелище. Деревенские красавицы, лузгая семечки, наблюдали за нами. Правда, Надежда Константиновна часто падала, а я закладывал, катаясь, за спину руки и для удовольствия зрительниц делал иногда на коньках «испанские» прыжки. Пригодился мой еще симбирский опыт.
А потом перед самым концом ссылки наступила бессонница. А вдруг прибавят еще пару лет? Но все обошлось, пару лет не прибавили, вместе с Надеждой Константиновной, чтобы отвлечься, постоянно не думать о сроках, о дороге из ссылки в Россию, а потом и за границу — план уже был, уже было предвосхищение будущей «Искры», — чтобы не думать обо всем этом, тысячу раз передуманном, мы перебирали и паковали книги, что-то откладывали, чтобы отдать остающимся товарищам, что-то решали взять с собой. Потом, когда все упаковали, то взвесили для интереса на хозяйских весах — только книг пришлось везти из Шушенского 15 пудов.