Самое парадоксальное, что фальшивый паспорт, припасенный для этой цели, был на имя дворянина Николая Егоровича Ленина. Крупская, по своему петербургскому, до ссылки, периоду, хорошо знала некую молодую учительницу Ольгу и ее брата, математика-экономиста Сергея Ленина, сочувствовавших социал-демократам. В решающий момент Сергей не подвел и передал паспорт своего отца, находившегося при смерти. В паспорте необходимо было сделать подчистку. В частности, изменить дату рождения. Хорошо, что это не понадобилось.
Ниже я расскажу об одном случае из своей биографии — как чуть не погасла «Искра». «Искра» могла погибнуть и по иной причине.
Жизнь революционера — это не только риск и расчет, но порой и цепь случайностей. Перед отъездом за границу я чуть не «влетел»: десять последних дней мая провел в тюрьме в Петербурге. Это целая маленькая история, закончившаяся, к счастью, хорошо.
Вместе с Мартовым мы из Пскова ехали в Петербург. Ехали, соблюдая безопасность, дальним путем, огородами, с пересадками. Переконспирировались. Одна из таких пересадок была в Царском Селе. Потом нам жандармы же и сказали: «Да там, в Царском Селе, каждый куст под наблюдением». А в жилетном кармане у меня 2000 рублей гонорара, полученного от моей издательницы А. М. Калмыковой (Тетка), и записи химией всех связей с заграницей. Поверх химии написана какая-то белиберда, какой-то счет. Если бы жандармы догадались эту бумажку погреть… Поговорили, подопрашивали, поугрожали, но ничего, кроме нарушения режима, не нашли.
А вообще-то, плохой я мемуарист, не умею себя подать, здесь целую главу надо бы развернуть, написать об «Искре», с приключениями, как попались мы с Мартовым в Царском Селе, целую главу с перипетиями о съезде. Сумел же потом написать книгу об этом съезде с цитатами и замечаниями о том, кто чего сказал. Но теперь уже не хватает времени. Постараюсь только об основном. К чему лежит сердце.
«Искра» началась со скандала.
Недоброжелательный читатель моих заметок скажет, что большевики, дескать, всегда неуживчивы и всегда с кем-то воюют. Хочу напомнить, что в данном случае воевал один твердый большевик — Ульянов-Ленин и с ним вместе два будущих лидера меньшевиков — Мартов и Потресов. А что касается всех споров и распрей в социал-демократии, то не надо забывать, что сама социал-демократия, как общественное направление, есть явление строго научное. Учение о невиданном повороте общества, и именно поэтому каждый практический шаг здесь должен быть строго размерен и размечен, определен не волевым усилием, а теоретически выверен, научно оправдан… Хочу также отметить, что дискуссии, как правило, у нас разгорались именно на пороге конкретных дел. Когда все будущее в тумане, то многие считают: Бог с ним, с этим будущим. А вот когда надо предпринимать конкретные шаги и шагать вместе со всеми, еще и постоянно теоретизирующими, вот тут и разгораются споры. Но это мое соображение не относится к той дискуссии с Плехановым.
Это был человек бесспорной личной решимости и крупной теоретической силы. Он был нужен нам, как мы, молодые из России, нужны были ему. Правда, моя влюбленность в него на этой дискуссии и закончилась. Дело еще не было по-настоящему организовано, а Плеханов уже проявил ясное желание стать основной фигурой предприятия, главным редактором.
Я понял это в Цюрихе, где встретился с Павлом Борисовичем Аксельродом. Старый знакомый раскрыл мне свои объятия. Беседуем задушевно, как давно не видевшиеся друзья, не касаясь наших дел. Но все же чувствую, что Павел Борисович тянет в сторону Плеханова, настаивает на устройстве типографии в Женеве. Здесь, дома, тот может вникать в любую мелочь и витийствовать по любому поводу. Я понимаю, что Плеханов возбужден только что происшедшим расколом «Союза русских социал-демократов за границей». От прочного концентрата группы «Освобождение труда» откололись недавние союзники — «молодые», склонившиеся в сторону «экономизма». Это и мода, и стремление идти по более легкому пути. Но мы ведь тоже «молодые», правда, нас роднит пока с Плехановым общность основных идей. Я понимаю психологическую сложность будущих наших бесед. Но кто же предполагал такую редкостную нетерпимость со стороны старшего товарища? Напоминаю, мы оговариваем проект, вчерне уже намеченный ранее во время моего первого посещения Швейцарии.
Первые разговоры в Женеве произвели на меня и Потресова, с которым мы были «подельщиками», угнетающее впечатление. Уже предварительный обмен мыслями с окружением Плеханова, людьми всецело ему преданными, укрепил нас в идее, что редакцию надо создавать на некотором расстоянии от Георгия Валентиновича, не в Женеве. Эти сторонники нам без обиняков заявляли, что редакцию желательно иметь в Германии, ибо это сделает нас независимыми от Георгия Валентиновича. Если старик будет держать в руках фактическую редакторскую работу, это будет равносильно страшным проволочкам.