«Враги, давно ли друг от друга…» Всегда вспоминаются мне здесь слова Пушкина. Но и в том, хрестоматийном, случае русской литературы, Онегина и Ленского развело не происшествие, а разные взгляды на жизнь. У меня особенно не было — я-то это знал всегда — времени на детальное выяснение отношений. Подобная мирихлюндия тормозила дело.
Надежда Константиновна эту черту моего характера обозначила даже лучше, чем я сам, выступая с устными рассказами на встречах с молодежью: «Политически порывая с человеком, Ленин рвал с ним лично». Она была в принципе права: иначе быть не могло, когда вся жизнь была связана с политической борьбой. Но как я любил этих «первоначальных единомышленников»: Аксельрод, Засулич, Мартов, Плеханов! По отношению ко всем у меня имелся фактор глубокой личной привязанности, а вот разошлись… Легко ли?
Вера Ивановна Засулич во время II съезда бросила мне в лицо, что я, дескать, претендую на роль короля Людовика XIV в партии социал-демократов. Ее слова не забылись: «Партия для Ленина — это его «план», его воля, руководящая осуществлением плана. Это идея Людовика XIV: «Государство — это я», «партия — это Ленин».
Ну, а что в этот момент я? Сжевал, смолчал, мне важен был результат, а не короткий эффект. Потом реплика В. Засулич была даже напечатана в «Искре».
Мой «план» еще до съезда был опубликован в «Что делать?». В этом смысле я не ленился выполнить одну работу дважды. Как я отмечал, на съезде часто ссылались на эту мою книгу. Но главное — делегатам уже были как бы близки мои идеи, и изложенные устно, они падали на подготовленную в сознании моих читателей почву.
Сейчас с позиции прошедшего времени все кажется не таким уж важным и оригинальным, но тогда, имея в виду мой «план», я старался предусмотреть все. Вслед за спорами и рассуждениями о вредности преклонения перед стихийностью движения мне пришлось говорить о воспитании политической активности рабочих. Вот где непочатый край работы. Сознание рабочего класса не может быть истинно политическим сознанием, если рабочие не приучены откликаться на все и всяческие случаи произвола и угнетения, насилия, злоупотребления, к каким бы классам ни относились эти случаи; и притом откликаться именно с социал-демократической, а не с иной какой-либо точки зрения. Сознание рабочих масс не может быть истинно классовым сознанием, если рабочие на конкретных, и притом непременно злободневных политических фактах и событиях не научатся наблюдать каждый из других общественных классов во всех проявлениях их умственной, нравственной и политической жизни, то есть не научатся применять на практике материалистический анализ и материалистическую оценку всех классов, слоев и групп населения.
Естественно, все это относится и просто к человеку труда.
Третья глава «Что делать?» называлась «Тред-юнионистская и социал-демократическая политика». Содержание этой главы отчасти ясно из предыдущего пассажа. Но в этой главе, собственно, и заключена соль книги. «Кустарничество экономистов и организация революционеров». И опять, пропустим «кустарничество», оно было очевидно для специалистов тогда и для всех сегодня. Без организации невозможно было бы победить в революции. Какая там у нас была партия? Сколько в ней всего было человек?
В этой главе партия представала такой, какой я ее видел. Я был слишком чистосердечен, когда написал эту книгу, а главное, когда ее напечатал. Дал возможность изучить свой план людям, моим товарищам по партии, которые видели строительство партии не так, как я. Троцкий, звезда которого взошла именно на II съезде — он только что бежал из ссылки в Сибири, — говорил на съезде, имея в виду мое видение партии и ее устава: «Наш устав представляет организованное недоверие со стороны партии ко всем ее частям. То есть контроль над всеми местными, районными и национальными организациями».
Если говорить по чести, Троцкий правильно разгадал мою идею. Организация революционной социал-демократической партии должна быть иного рода, чем организация рабочих просто для экономической борьбы.
Организация рабочих должна быть, во-первых, профессиональной, во-вторых, она должна быть возможно более широкой, а в-третьих, она должна быть возможно менее конспиративной.