Дзержинский со своей автоматической памятью на фамилии и лица тут же отчетливо вспомнил одышливого профессора из Харькова. Перед совещанием у него на столе лежал списочек с именами, фамилиями и краткими данными на всех присутствующих. Больно боек и энергичен этот Збарский. Наверное, все же Воробьев и Збарский? Хоть бы из вежливости так сказал, а то сразу: «я!» Талант примкнуть к чужой идее — это тоже талант. А вдруг у этой пары получится? Ему бы сейчас, Дзержинскому, раздеться, лечь в постель, надеть шерстяные носки, выпить горячего молока с медом. Покойный Владимир Ильич себя загнал. Всегда смерть ближнего, вызывая сочувствие, тем не менее показывает, что еще не твоя очередь, хотя, может быть, в этой очереди ты уже первый! Дзержинский не очень верит в эти идеи с сохранением тела, но он привык любое дело доводить до конца. Докладывая генсеку и Политбюро о неудаче, он должен будет сказать о всех попытках. По крайней мере, если он сейчас согласится с предложением этого бойкого человека, это будет отсрочка. А дальше он снесется с кем надо. Но энергичного молодца надо обязательно послать к Красину. Пусть встретятся.
Почти неожиданно для себя, скорее повинуясь административному инстинкту, нежели веря в удачу, Дзержинский говорит: «Вы знаете, мне это нравится. Все-таки, значит, есть люди, которые могут взять на себя эту работу и рискнуть».
Збарский тут же подал Дзержинскому письмо Воробьева, означавшее, что такие люди, готовые рискнуть, есть, но им мешают. Письмо, как и предполагал Збарский, оказалось кстати. Оно не только информационный повод, чтобы обратиться в правительство, но и аргумент. Главное — ввязаться, а дальше вытянет. Воробьев действительно умелец, и идея вся не такая уж безнадежная. Возникло чувство удачи.
Дзержинский: «Я один, конечно, не могу принять никакого решения и доложу об этом правительству. Я полагаю, что ваше предложение будет принято, и с моей стороны вы встретите всякое содействие и помощь в столь трудной работе».
Эта часть речи была Збарским воспринята с удовлетворением, но он сразу почувствовал, что рубашка стала мокрой от холодного липкого пота: не хотелось объясняться с Красиным. Однако брань на вороту не виснет, просто надо быть наглее.
«Я советую вам сейчас же повидаться с Красиным, так как неудобно, что вы, будучи знакомы с ним, обратились не к нему, а прямо ко мне. Я позвоню, чтобы он вас принял».
Хорошую шпилечку подпустил старый политкаторжанин! Человековед. Знает, как сделать больно.
Они встретились в тот же день в кабинете Красина. Бывшие друзья. Красин принял Збарского стоя и не подал руки. Этого можно было ожидать, но обида потом забудется, а результаты останутся. Збарский переживет Красина на 28 лет. И совесть его не мучила.
«Что вы там надумали с Воробьевым? Ваш Воробьев баба. Он выступил на совещании, ничего конкретного не предлагая, а больше критикуя другие предложения. Вы же совсем набрали в рот воды и даже не произнесли ни одного слова. Между тем вы больше других понимаете, что замораживание должно дать свои результаты. Я с вами разговаривал больше месяца назад об этом и мог надеяться, что вы за это время обдумаете мое предложение и поддержите его. А теперь вы прибежали с каким-то неконкретным предложением. Скажите, что вы собираетесь делать?»
Всю программу уже изложил Воробьев в своем письме. Не горячась, Збарский постарался как-то выйти из неловкой ситуации. Он, дескать, свободный экспериментатор, почему бы не попробовать? Не получится — похоронят вождя, как всех, в могиле. Но Красин не принимал никаких объяснений, он сам был человек решительный и смелый, и ему не с руки было перед кем-либо заискивать. Он отыгрывался разницей в положении.
«Что вы, собственно, теперь от меня хотите?»
От инженера-химика все отскакивало, как от стенки. Сегодня он выиграл вчистую: пока будет идти работа в склепе, он неуязвим.
«Меня к вам направил Дзержинский, а я, собственно, ничего от вас не хочу».
В этот момент как-то забылось, что плодотворная идея возникла у Збарского как раз после разговора с Красиным. Впрочем, благодарность не в традиции энергичных людей.
Красину как члену комиссии пришлось самому выходить из этого положения. Первый шаг сделал он. Он поехал в Харьков и обнаружил, что результаты особого типа бальзамирования, в основу которого был положен метод русского ученого Мельникова-Разведенкова, действительно превосходны. Отдельные анатомические препараты, приготовленные по этому методу Воробьевым, хранились в анатомическом музее открытым способом уже по многу лет. Это не экспериментальное замораживание, это уже результат. Красин это понял сразу. Но Воробьев никогда этим методом не обрабатывал целиком тело. Старый профессор отчаянно боялся браться за эту работу, потому что понимал, чем все может кончиться лично для него. Он хотел особых гарантий и специального письменного предложения.