После удивительных нервных потрясений 30 мая, уже через день здоровье Ленина начало улучшаться. В этом было, если не знать его настоящего диагноза, нечто волшебное.
«Исчезли симптомы поражения черепно-мозговых нервов, в частности лицевого и подъязычного, исчез парез правой руки, нет атаксии… Восстановилась речь. Чтение беглое. Письмо: делает отдельные ошибки, пропускает буквы, но сейчас же замечает ошибки и правильно их исправляет».
Это из ленинской истории болезни. В человеческом плане она поучительна только тем, как человек пытается болезнь преодолеть. Это даже больше, чем воля к жизни. Это воля к творчеству, ибо я уже отмечал несколько раз, что в первую очередь считаю Ленина гениальным политическим писателем.
Самое тяжелое для этой совершенной творческой машины было вынужденное бездействие. Интеллект по-прежнему работал, мысли прокручивались на основе старых знаний и неполных сегодняшних сведений. В мозгу возникали тысячи формулировок и решений. Они роились в сознании, так хотелось выстроить их в привычный причинно-следственный ряд и заковать в колеблющееся слово. Не хватало, правда, сиюминутных и точных деталей. В творческом простое тоже есть свои преимущества. Может быть, пришло время изощренного анализа сделанного?
Наконец 25 августа — почти через три месяца — ему разрешили читать книги и газеты. Врачи отметили полное восстановление двигательных функций. Здоров. И он тут же начинает вгрызаться в проблемы работы наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Позже по этим проблемам Ленин напишет статью, которая войдет в блок опубликованных и утаенных материалов, названных «Политическим завещанием». Нам, русским, если дело не ладится, всегда хочется поставить над ним надсмотрщика.
За время этого этапа болезни ему показалось, что именно здесь что-то большевики упускают. На редкость тяжело строить новую жизнь! Наркоматом рабоче-крестьянской инспекции руководил Сталин. Я думаю, в конце концов они просто по-разному понимали свободу для себя и для других. Как, например, в случае с «автономией» и «самоопределением вплоть до отделения».
Ну, а что остальные соратники? Было бы смешно представлять их онемевшими в бездействии и надеющимися на высшую справедливость. Могло освободиться слишком высокое место, почти трон. Все они были очень высокого мнения о себе. И особенно Троцкий. Для этого у Троцкого были серьезные причины. И основное — его роль в Октябрьском перевороте и в гражданской войне. Он был самый среди них начитанный и культурный, и он был теоретик не из третьих рук. На многое претендовали и Зиновьев, и Каменев. В отсутствие Ленина часто заседания Совнаркома вел именно Каменев. А Бухарину совсем не все равно было, к кому примкнуть.
Думал ли в тот период Сталин о том, что ему удастся стать прямым наследником Ленина? Он уже был управляющим делами партии — генеральным секретарем. Но в тот момент его больше всего волновало, чтобы партию и государство не возглавил Троцкий. Сталин чувствовал и ученое высокомерие, и даже брезгливость Троцкого по отношению к себе.
Был ли между Сталиным, Зиновьевым и Каменевым прямой сговор? Так инстинктивно в момент нападения объединяются волки перед тем, как задрать быка. Шло время новой экономической политики — нэп. Ленин умел признавать свои ошибки и управлять страной, прислушиваясь к глухому шевелению и желанию масс. Еврейское происхождение и гордость самоучки почти выбивали из-под Троцкого почву для самостоятельных действий. Его должны были к власти призвать. Как Ивана Грозного. Он все время искусственно отстранялся, хотя и нервничал.
Фактически мысли Ленина об управлении и власти около девяти месяцев шли в сторону от намерений большинства членов Политбюро.
2 октября все того же несчастного 1922 года Ленин выходит, как сейчас сказали бы, на работу и переезжает в Кремль. Это, конечно, не было полное выздоровление, да оно и не могло произойти, это был лишь результат ремонта, передышка между этапами болезни, некая иллюзорная видимость поправки. Болезнь захватывала своего противника по частям и маскировалась под выздоровление.
Надо бы поговорить о фоне, на котором разворачивалась ленинская болезнь. Но фон этот так значителен, что мельком, не разворачивая событий до подробностей, говорить о нем нельзя. Ну, например, именно во второй половине 1922 года состоялся суд над руководителями партии эсеров. Это же целая драма, когда большевики вынуждены были осудить недавних товарищей, которые вместе с социал-демократами вели борьбу против царизма. Теперь они повернули свое старое и испытанное оружие — террор — против своих бывших союзников-большевиков. Самый жесткий приговор суда был неизбежен. Ах, как скоры на расправу совчиновники! Но помиловать — значит поощрить террор. Расстрелять — вызвать ответную волну. Тем не менее именно ему пришлось принимать решение. Это был ловкий совет Троцкого: поставить выполнение приговора в зависимость от того, будут или нет эсеры продолжать террористическую борьбу. Остался ли он сам, Ленин, удовлетворен этим несколько половинчатым результатом?