Он начинает строго, по-деловому, без малейшей патетики. «Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе».
Этих перемен оказывается всего две, и, на первый взгляд казалось, обе не очень принципиальные.
Во-первых, Ленин советует расширить Центральный Комитет до 50-100 человек. Так ли это принципиально: еще больше сторонников или чуть меньше?
Во-вторых, он рекомендует придать законодательный характер решениям Госплана. Но придать на определенных условиях. Об этих условиях он скажет позже, и их надо расшифровывать, зная характер власти и ее внутренние амбиции.
Пока это лишь тезисы. Время диктовки кончается. Более подробно Ленин останавливается на первом пункте, но мельком, в подтексте. Объясняет причину: предотвратить любые ситуации, при которых «конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии». Например, конфликт Сталина и Троцкого?
Пока об этом Ленин не говорит. Диктовка закончена. В конце он спрашивает, какое сегодня число. Впереди ночь. Можно даже предположить, что на следующий день, когда очередная порция письма съезду была надиктована, Ленин или не знал, или еще по-настоящему не осмыслил оградительное, тотальное значение заботы о нем — совещание с врачами у Сталина. Для подыгрыша, вместе с врачами, Сталин пригласил своего бывшего товарища по сибирской ссылке Каменева и еще Бухарина, который забыл свою мальчишескую влюбленность в Ленина.
В следующие дни эти намеченные тезисы развертываются. Ленин объясняет, что он понимает под устойчивостью ЦК, что считает мерами против раскола. Тут же он приводит знаменательную и, как оказывается, вещую мысль одного из именитых «белогвардейцев»: те очень многое ставили именно на раскол внутри партии. Перегрызутся большевички! Ленин в высшей степени своевременно говорит о том, что партия опирается на два класса: рабочих и море крестьянства. И если между этими классами не будет понимания (а дальше он еще будет говорить о культурном равенстве), если понимания не будет, то партия неизбежно падет. Это более культурному вследствие городской жизни рабочему нечего терять, а крестьянин по своей психологии тяготеет к мелкой буржуазии. Вот в этой обстановке сложнейших классовых интересов и противоречий вдруг возникают еще некие личные противоречия в самом узком кругу партии, в ЦК.
«Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий… Отношения между ними, по-моему, составляют большую часть опасности того раскола, который мог бы быть избегнут и избежанию которого, по моему мнению, должно служить, между прочим, увеличение числа членов ЦК до 50, до 100 человек».
На этот раз он требует в ЦК не «профессиональных» революционеров, не активистов, не все знающих и готовых к любой распре интеллигентов. По мысли Ленина, в ЦК должны войти «рабочие, стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за последние пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян…»
Вот он, надежный намордник для так называемых профессиональных руководителей. Ленин, как мне кажется, конструирует его для быстро жиреющего отряда партийных вождей всех калибров.
Ленинское «Завещание» подробно известно лишь в своей личностной, так сказать, «антисталинской» части. Ленин не сомневается, что за прощальной вестью «Король умер» последует ритуальное продолжение — «Да здравствует король!». Он не обольщается. Его задача — предотвратить незаконную передачу наследства. Здесь он холодно-отстранен. Это наработанные и взвешенные характеристики. Пусть решают товарищи. Решает съезд.
Сталин. «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».
Троцкий, «…тов. Троцкий… отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».
Зиновьев, Каменев, «…октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но… он так же мало может быть ставим им в вину лично, как и небольшевизм Троцкому».
Бухарин. «Не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».