Может быть, в разговоре, спровоцировавшем сталинскую грубость, действительно звучало что-то подобное. Тем не менее все это лишь попытки понять, почему Ленин, как бы закончивший в своем «Завещании» политические характеристики вождей, вдруг снова возвращается к личности Сталина.
В новой ленинской диктовке бьется что-то неожиданное. Уже в адресном отсыле этой расшифрованной и перепечатанной на машинке стенограммы к другой дате — «Добавление к письму от 24 декабря 1922 года» — Ленин бьет в точку. На этот раз он диктует Лидии Фотиевой, которая, конечно, прочла записи в Дневнике о категорической секретности именно этих материалов.
«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это такая мелочь, которая может получить решающее значение».
Не будем сосредоточиваться на предательстве ленинского секретаря Лидии Фотиевой. Именно через нее, как утверждают исследователи, мгновенно утекает к Сталину все, о чем пишет и говорит Ленин. Он требует особым образом хранить его документы, запечатывать их в конверты сургучными печатями, но все это не помогает. От домашнего вора не убережешься.
Меня всегда поражало собрание мемориальных досок на фасаде знаменитого московского Дома на набережной. Если когда-нибудь будете в этом районе, обязательно вчитайтесь в их тексты и вдумайтесь в судьбы этих людей. Как же они предавали друг друга, эти соратники! Среди досок есть мемориальная доска ленинского секретаря Лидии Фотиевой, умершей в 94 года. Я даже помню ее рассказы и воспоминания, звучавшие по радио. Среди них только никогда не было этих щекотливых деталей из ее биографии. После нее осталось одно неизъятое письмишко, которое характеризует сложившуюся вокруг больного Ленина атмосферу. Не успели остыть секретная диктовка письма к съезду и затвердеть сургуч на печатях, как управляющий клан, то есть люди, которым Ленин и давал характеристики, против которых было направлено острие его критики, уже знали о содержании. От вождя к вождю. Круг заинтересованных лиц расширялся. О положении маленькой Фотиевой, о ее репутации никто не подумал. И тогда она сама решила позаботиться о себе. Так легко быть раздавленной между жерновами! Она хорошо знала, по какой цепочке могут пройти слухи, и она пишет письмо Каменеву:
«Товарищу Сталину в субботу 23 декабря было передано письмо В. И. к съезду… Между тем уже после передачи выяснилось, что воля В. И. была в том, чтобы письмо хранилось строго секретно в архиве и могло быть распечатано только В. И. или Крупской… Я прошу товарищей, которым стало известно это письмо… смотреть на него как на запись мнения В. И., которое никто не должен знать».
Лихая была девушка эта помощница Ленина.
Все работы, написанные Лениным в тревожное время между приступами болезни, которая производила структурные изменения у него в мозгу, — вспомним, однако, до последнего этапа он не терял профессионального интеллекта, — все эти работы изучались в советских институтах. Плохо изучались, а если бы хорошо, возможно, не понадобилась бы перестройка, и растерянный Горбачев знал бы, что делать с огромной державой, а просто невежественный Ельцин не стал бы инициатором ее развала по Беловежскому соглашению, спровоцировавшему претензии Чечни на полную независимость.
Эти ленинские работы говорят о тех проблемах, которые уже виделись Ленину, но встанут как общенародные значительно позже. Они написаны в латентный, скрытый период наших экономических, политических трудностей, рождающих межнациональные трения. Так опасная болезнь тлеет внутри крови, а потом вспыхивает тяжелой сыпью.
Политика — это расширение ЦК в надежде, что этот высший политический орган никогда не превратится в семью, в партийную олигархию, диктующую свои личные и корыстные условия остальному обществу.
Экономика — это новый Госплан, начиненный не только бюрократической волей, но и большим числом настоящих (а не по происхождению или по красноармейской дружбе), дотошных и в высшей степени грамотных специалистов.