— Герберт, дело в том, что Пэдди предполагал, чтобы часть денег Бриджи была израсходована на ее выход в свет. Это вовсе не…
— Дорогая, — проговорил сэр Герберт с непередаваемыми нотками деликатного упрека и взглянул на мисс Харрис. — Ну конечно же! Решать только тебе и Бриджет. Это естественно. Я и помыслить не мог о том, чтобы вмешиваться. Я… ну разве что старый дурак, который не прочь оказать посильную помощь. Так что не обращай внимания.
От необходимости придумывать ответ на эту путаную речь леди Каррадос избавила вошедшая служанка.
— Мэм, здесь лорд Роберт Госпел, он желает знать…
— Ивлин, привет! — произнес из-за двери необыкновенно высокий голос. — Я уже здесь. Позволь мне войти.
— Банчи! — восторженно вскрикнула леди Каррадос. — Как это мило! Входи же!
И, прихрамывая, задыхаясь под тяжестью огромного букета желтых нарциссов, порог спальни переступил лорд Роберт Госпел.
В тот же день, когда лорд Роберт Госпел посетил леди Каррадос, сама леди Каррадос нанесла визит сэру Дэниелу Дэйвидсону в его врачебном кабинете на Харли-стрит. Разговаривала она с ним довольно долго и через полчаса уже с безнадежностью смотрела в его большие темные глаза.
— Я ужасно обеспокоена, и это естественно, как бы Бриджет не подумала, будто у меня что-то неладно, — сказала она.
— Но ведь у вас ничего особенно неладного и не происходит, — ответил Дэйвидсон, разводя длинными руками. — Ничего в том смысле, что у вас нет переутомления сердца, слабых легких или чего-либо в этом роде. Думаю, у вас нет и малокровия. Тест на кровь покажет, что все в порядке. Но! — он наклонился вперед и ткнул пальцем в ее сторону. — Но вы очень утомлены. Вы утомлены вся в целом. По существу, мне следовало бы порекомендовать вам санаторий и недели три безмятежного, растительного существования.
— У меня это не получится.
— А нельзя ли вашу дочь вывезти в свет на следующий год? Как насчет того, чтобы провести укороченный сезон?
— О, это невозможно! Правда, невозможно. Мой дядя сдал нам свой дом под бал, а Бриджет все распланировала. Ведь отложить все это будет не менее тяжело, чем выполнить. Я буду в полном порядке, только иногда я ощущаю себя медузой, а не разумным человеком. Качающаяся медуза. Я чувствую странные приступы головокружения. И не беспокоиться обо всем этом я попросту не в состоянии.
— Понимаю. Теперь с этим балом… Не слишком ли вы, как мне кажется, поглощены им?
— Я все передала своей секретарше и Димитрию. Надеюсь, там и вы будете — вам пошлют приглашение.
— Буду с удовольствием, но хочу, чтобы вас там не было.
— Но правда, это невозможно!
— Не беспокоит ли вас что-либо особенное? Последовала долгая пауза.
— Да, — сказала наконец леди Каррадос. — Но об этом я сказать не могу.
— А! Ну что ж, — сказал сэр Дэниел, вздернув плечи. — Les maladies suspendent nos vertus et nos vices.[4]
Она поднялась, и он тут же вскочил с места, точно перед членом королевской семьи.
— Рецепт составят тотчас и отошлют вам, — сказал он, глядя на нее сверху вниз. — И, если это возможно, я хотел бы еще раз вас посмотреть. Полагаю, вас мне лучше не посещать?
— Пожалуйста, не надо! Я приду сюда.
— C'est entendu.[5]
Леди Каррадос ушла, смутно сожалея о том, что сэр Дэниел чересчур уж красноречив, и страстно мечтая добраться до своей постели.
Ссутулившись, Агата Трои надвинула свою изящную новую шляпку на один глаз и направилась на выставку своих картин в Уилтширских галереях на Бонд-стрит. Ее всегда приводила в замешательство необходимость лично появляться на своих персональных выставках. Люди считали, что им следует ей что-то сказать о ее картинах, но что именно сказать, они никогда не знали, а она не знала, что им ответить. Она делалась замкнутой и застенчивой, и для интеллектуальных снобов эта ее несообразность была пороком. Как все художники, она была не в состоянии объяснить предмет своего творчества. Осторожные и гладко сформулированные оценки, которыми осыпали ее высоколобые критики, повергали Трой в состояние мучительной неловкости. В меньшей степени ее расстраивали общие слова обывательских любезностей, хотя и в этом случае она испытывала немалые трудности, пытаясь придумать подходящий ответ.
Она проскользнула в дверь, подмигнула молодому человеку, сидевшему за конторкой, и обошла стороной объемистую американку, нависшую над ним и тыкавшую пальцем в белой перчатке в цену, проставленную на каталоге.
Трой торопливо оглянулась и в углу многолюдного помещения увидела маленького кругленького джентльмена, сидевшего в чересчур большом для него кресле; у него была косо посаженная голова, закрытые глаза, и он мирно посапывал. Трой направилась к нему.
— Банчи! — позвала она.
Лорд Роберт Госпел широко открыл глаза и, словно кролик, пожевал губами.
— Хэлло! — заметил он. — Что за шум? Ничего? А что, недурственно.
— Ты же спишь.
— Ну, может, и вздремнул.
— Прекрасный комплимент! — добродушно сказала Трой.
— У меня было много беготни, а потом я подумал, дай заскочу, — объяснил лорд Роберт. — Вот и отдыхаю.
Он укрепил очки на носу и, откинув голову, принялся с видом доброжелательного знатока созерцать большую пейзажную картину. Наблюдая за ним, Трой не испытывала, как обычно, замешательства.
— А что, правда недурственно, — повторил Банчи. — Мм?
У него была любопытная привычка пользоваться викторианскими словечками (унаследованная, как он пояснял, от его выдающегося отца). «Боги!» — было его любимым восклицанием. Он придерживался мелких любезностей викторианских времен, после бала непременно оставляя визитки и нередко посылая цветы хозяйке, в доме которой отобедал. Он прославился своими костюмами — довольно высокий, наглухо застегнутый жакет и суженные брюки днем, мягкая широкая шляпа и плащ вечером.
Трой отвернулась от собственной картины и взглянула на собеседника. Часто моргая за своими очками, он указал толстым пальцем на пейзаж.
— Приятно и чисто, — сказал он. — Люблю чистоту. Приходишь и пьешь чай.
— Я только что пришла, — ответила Трой, — но не отказалась бы.
— Я позвал Поттеров, — добавил Банчи. — Мою сестру и ее сына. Погоди немного, я позову их.
— Милдред и Доналда? — спросила Трой.
— Милдред и Доналда. Ты же знаешь, с тех пор как умер бедняга Поттер, они живут у меня. Доналда только что исключили из университета, по-моему, за какие-то проделки с азартными играми. Милый молодой плут. И ничего ему не делается. Если не упоминать об Оксфорде.
— Это я запомню.
— Возможно, он избавит тебя от этого и заговорит об этом сам. Мне нравится, когда рядом молодежь. Веселые. И продолжают царапаться. Ты их нигде не видишь? Она носит красно-коричневый ток.[6]
— Банчи, это не ток, — сказала Трой. — Вон она. Это очень модный пурпуровый берет. Она видит нас. Идет к нам.
Через толпу плавно пробиралась вдовая сестра лорда Роберта, сопровождаемая своим необыкновенно привлекательным сыном. Она еле перевела дыхание, но Трой приветствовала с нежностью. Доналд поклонился, заулыбался и сказал:
— Вот это да! Выдающаяся художница собственной персоной! Нам действительно здорово повезло! Ужасно здорово!
— Много вы тут понимаете! — добродушно парировала Трой. — Милдред, Банчи предлагает чай.
— Должна сказать, это было бы прекрасно, — сказала леди Милдред Поттер. — Нет ничего изнурительнее, чем разглядывание живописи, даже если это ваши картины, дорогая.
— Здесь внизу есть ресторан, — пропищал лорд Роберт. — Следуйте за мной.
Прокладывать себе путь, однако, им пришлось и вниз по лестнице. Отстав от них в толпе, Доналд закричал:
— Трой, вы слышали, что меня исключили? Впрочем, услышали об этом сперва все окружающие, и только потом Трой.
— Да, слышала, — строго ответила Трой.