Иронично, что отрицание собственного горя, попытки его спрятать и представление о «нездоровой» природе горя появляются именно тогда, когда горе от потери близкого становится наиболее сильным.
Как пишет Сергей Мохов, горе не универсально, оно отчасти обусловлено культурно. И сила горя меняется в зависимости от объекта и времени{113}. Средневековые матери не были более черствыми или жестокими, но они меньше оплакивали своих детей, поскольку заранее знали, что шансы умереть у тех высоки. К тому же в большой семье всегда есть возможность перенести свою любовь на другого человека. В нуклеарной семье субъективная ценность каждого ее члена возрастает.
При современном подходе человек оказывается один на один с горем как раз тогда, когда сила этого горя возрастает максимально.
Смерть как порнография
Вы можете возразить: как же современный подход отрицает смерть, когда она повсюду, причем доступна с раннего возраста? Дети играют на улице в войнушку, убивают врагов в видеоиграх, видят в кино и по телевидению боевики и триллеры. Возможно, смерти нет в реальной жизни, но в виртуальной ее в избытке. Однако это – еще один признак отрицания смерти.
В статье, написанной в 1955 г., Горер предсказал то, что происходит в современном медиапространстве. Табуирование темы смерти привело к тому, что ее преподносят так, как изображают секс в порнографии.
В порнографии практически не показывают естественные, самые привычные и распространенные отношения, например типичный пятничный секс пары, давно состоящей в браке. Скорее там покажут нечто необычное: секс в публичном месте, групповой, инцест. С показом смерти дело обстоит так же. Ни в новостях, ни в сериале мы не увидим историю старика, умирающего в деменции от проблем с сердцем. Скорее это будет смерть в перестрелке, от взрыва, самоубийство, а если смерть в больнице, то обязательно молодого человека и от какой-то необычной болезни.
Да и сам показ смерти, как и секса в порнографии, далек от реалистичности. Все физиологические процессы в современном подходе считаются омерзительными, грязными (как раньше грязен был секс). И герои умирают чистыми и красивыми. При самоубийстве нам не покажут, как человек обмочился, при ранении он не бьется в агонии и не кричит от боли. Персонажи умирают максимум с легким вскриком, а то и успевают через силу дать напутствие главному герою.
Типичная сцена мелодрамы: еще молодая мама умирает от рака и спокойным голосом говорит сыну, как она его любит. Насколько это далеко от того, как в ужасной агонии умирают раковые больные! Когда я позвонила своей классной руководительнице, находящейся в хосписе, она непрерывно плакала в трубку и кричала, что мечтает поскорее умереть. Совсем не тот разговор, который я представляла по фильмам и книгам.
Нереалистичен не только процесс умирания, но и сама смерть: взрывы, отрубание голов, суперприемы. Как в порнографии герои способны вытворять невероятные акробатические номера, так и процесс убийства в массмедиа становится зрелищным. Герои не падают после того, как пробивают стену или получают трубой по голове. Они могут истекать кровью или даже словить пулю и продолжать бороться. А в слэшерах (отдельный подвид фильмов ужасов, от английского slash – рубить, резать) при убийствах героев кровь хлещет рекой, подобно тому как в хентае, японских порномультиках, из героя изливается нереалистично большое количество спермы.
Но, наверное, самый важный момент «порнографии смерти» – это отсутствие чувств. В порнографии вы не увидите, как люди знакомятся, смущаются, неловко заигрывают, ходят на свидания, а потом занимаются сексом, волнуются в процессе и боятся сделать что-то не так. В ней герои – мастера, ничего не боящиеся и ничего, впрочем, не испытывающие друг к другу кроме разве что страстного желания прямо здесь и сейчас.
То же самое мы видим и при показе смерти. Когда Джон Уик десятками расстреливает своих врагов, ни он сам, ни зрители не думают, какое это горе – смерти такого количества людей. Никто не думает, сколько боли принесут родным известия об их гибели, какая у детей, возможно, навсегда останется травма или что женам придется идти к психотерапевту. Для героя и зрителей враги – обычные фигурки в тире, их смерть ничего не значит, кроме крутизны героя.
Но даже когда показывается смерть значимого персонажа, после нее жизнь героев редко заканчивается. Типичный сюжет: умирает важный для героя человек, герой в небо кричит «Не-е-ет!», а потом встает и идет убивать еще с десяток врагов, чтобы восстановить справедливость. Он не оказывается сокрушен горем, не впадает в апатию, а спокойно двигается дальше по сюжету.