— Мы совершенно свободны, — сказал Октавиус. — Анелида не бывает занята в театре по понедельникам. Она даже предлагала мне помочь составить новый каталог. А я в восторге от приглашения.
— Чудесно, — весело повторила мисс Беллами. — А теперь я должна бежать. Au revoir.[2] До вечера!
И она буквально вылетела из магазина, переполненная ощущением, что сделала нечто действительно восхитительное.
«Я держалась с ними по-настоящему сердечно, — думала она. — Поистине, это величайшая любезность с моей стороны. Дикки будет растроган. А стоит ему увидеть такую неинтересную и молчаливую девицу в привычной для него обстановке, как чувства его к ней моментально улетучатся, даже если они у него и были».
Эта провидческая картина совершенно успокоила Мэри, и остатки ее гнева растворились в свете любвеобильного великодушия. Вернувшись домой, она встретила в холле Ричарда.
— Дорогой мой! — воскликнула мисс Беллами. — Все устроилось! Я виделась с твоими приятелями и пригласила их. Этот старозаветный чудак — просто прелесть, да? Восхитительный! И девочка очень миленькая. Ты доволен?
— А что? — спросил удивленный Ричард, — они… Анелида сказала, что они придут?
— Мой дорогой, неужели ты думаешь, что статисточка из «Бонавентура» откажется от приглашения на прием по случаю моего дня рождения?
— Она не статистка, — возразил Ричард. — Они сейчас ставят «Пигмалиона», и она играет Элизу.
— Бедняжка!
Он хотел что-то сказать, но промолчал.
— Есть, — продолжала мисс Беллами, — в этих студиях нечто бесконечно жалкое. Джинсы, бороды и, без сомнения, буфеты.
Ричард ничего не ответил, и она продолжала добродушно:
— Ну что ж, надо сделать так, чтобы они не очень стеснялись, правда? Я попрошу Мориса и Чарльза быть с ними полюбезнее. А теперь, радость моя, я отправлюсь на свидание с Великой Пьесой.
— Знаешь, я хотел там кое-что исправить, — поспешно сказал Ричард. — Не могли бы мы…
— Золото мое, ты такая прелесть, когда вот так паникуешь. Я ее прочитаю и оставлю у тебя в кабинете. С богом!
— Мэри!.. Спасибо, Мэри.
Наградив его мимолетным поцелуем, она почти взбежала наверх читать пьесу и позвонить Рози и Берти. Она им скажет только, что не хочет, чтобы малейшее облачко раздора омрачало ее день рождения и напомнит, что ждет их в шесть тридцать. Она покажет им, какой великодушной она может быть.
— В конце концов, — размышляла мисс Беллами, — они и без того будут волноваться, потому что стоит мне только заявить в Правлении…
В свою комнату она вошла вполне успокоившись.
К несчастью, ни Рози, ни Берти дома не оказалось, и она поручила им все передать. Был час дня. До ленча оставалось полчаса, и можно было отдохнуть и просмотреть пьесу Ричарда.
— Устроимся-ка поудобнее, — сказала она себе, располагаясь в шезлонге в нише окна. Заметив, что на азалиях вновь завелись вредители, про себя отметила, что их нужно будет опрыскать, и лениво обратилась к пьесе. «Бережливость в раю». Очень неудачное название. А может, это цитата? Диалоги совсем не похожи на Дикки. Казалось бы, они состоят из вполне понятных фраз, а все вместе напоминает заумные шуточки театра абсурда. В стихах это написано или нет? Она прочитала описание главной героини: «На сцене появляется Мими. Ей можно дать и девятнадцать и двадцать девять лет. Ее отличает не броская, а потаенная красота. Она обольстительна без внешнего блеска. Невинна и опасна».
«Гм», — подумала тут мисс Беллами и продолжала читать: «От суфлерской будки выходит Ходж. Взглянув на Мими, присвистывает от восхищения. Напоминая повадками кота, всем видом показывает свои чувства».
Так почему эта строчка вызвала вдруг какие-то дурные опасения? Она полистала страницы. Роль была очень большая: «Мими: Неужто все во мне переменилось, иль просто мне не дано понять своих желаний?»
— Черт побери! — подумала мисс Беллами.
Но прочитав одну-две строки вслух, она решила, что в них что-то есть. Проглядывая пьесу дальше, она чувствовала себя все более польщенной. Ведь Дикки пытался написать для нее такую чудесную роль. Совсем другую. Конечно, это все придется переделать, но во всяком случае, уже дорого намерение доставить ей удовольствие.
Руки с пьесой склонились на грудь. После припадков ярости Мэри всегда ощущала усталость. Но перед тем как заснуть окончательно, она вдруг опять почувствовала непонятный внутренний толчок, потрясший все тело. В это время она подумала о Рози. Было, ли это ощущение вызвано приступом ненависти или каким-то недомоганием? Но какова бы ни была причина, мисс Беллами заснула наконец тяжелым сном.
В комнату вошла Флоренс. В руках у нее был флакон духов «Великолепие». На цыпочках она прошла по комнате и поставила духи на туалетный стол, потом постояла немного, глядя на мисс Беллами. За шезлонгом располагались ряды горшков с тюльпанами и азалиями, а среди них — аэрозольный баллончик с ядом. Флоренс нагнулась над хозяйкой, чтобы взять его и спрятать. Она сделала это очень осторожно, но мисс Беллами в этот момент зашевелилась. Флоренс выпрямилась и на цыпочках вышла из комнаты.
На площадке стояла Старая Нинн. Скрестив на груди руки, она вопросительно посмотрела на Флоренс.
— Спит, — ответила та, кивнув головой. — Баю-баюшки.
— Всегда так после этих тарарамов, — заметила Старая Нинн и добавила без всякого выражения: — Погубит она мальчика.
— Она себя погубит, — ответила Флоренс, — если не будет осторожнее.
3
Когда мисс Беллами ушла, Анелида в отчаянии повернулась к дяде. Уставившись на себя в висевшее над письменным столом старинное зеркало, Октавиус мурлыкал модную в шекспировские времена песенку.
— Пленительна! — возгласил он. — Обворожительна! Честное слово, уже лет двадцать, как ни одна хорошенькая женщина не обращала на меня внимания. Просто голова кружится. И все так непринужденно, так трогательно, непосредственно! Любовь моя, мы познакомимся с такими людьми!
— Дядечка, — безнадежным голосом произнесла Анелида, — ты и представить себе не можешь, мой дорогой бедняжка, какую неразбериху ты устроил.
— Неразбериху? — он грустно посмотрел на нее, и Анелиде сделалось неловко. — Что ты хочешь сказать? Очаровательная женщина самым любезным образом пригласила меня, и я принял приглашение. В чем тут, скажи на милость, неразбериха?
Племянница ничего не ответила, и он продолжал:
— Разумеется, здесь есть над чем поразмыслить. Например, я понятия не имею, что теперь принято надевать на коктейли. В мое время я бы надел…
— Дело не в костюме.
— Нет? В таком случае, ты мне подскажешь.
— Я уже сказала Ричарду, что не могу пойти на прием.
— Чепуха, дорогая. Конечно же, мы пойдем, — заявил Октавиус. — Что ты такое придумала?
— Дядюшка, это так трудно объяснить. Это потому, что… ну, отчасти потому, что я тоже актриса, но в самом низу театральной лестницы. Как бы это сказать? Я прах под ее колесницей. Я буду себя чувствовать капралом за офицерским столом мисс Беллами.
— Вот это, — возразил, краснея от досады, Октавиус, — совершенно неверная аналогия, извини, что я тебе это говорю, Нелл. И еще, моя дорогая, когда цитируешь, лучше выбирать что-то из более достойных источников. В мои университетские годы индийская любовная лирика была так популярна — просто бедствие во всех гостиных.
— Извини.
— Было бы чрезвычайно невежливо отказаться от столь любезного приглашения, — сказал Октавиус, который все больше и больше начинал походить на избалованного и обманутого в ожиданиях ребенка. — Я хочу принять его. Что с тобой, Анелида?
— Дело в том, — в отчаянии призналась Анелида, — что я не со всем понимаю, какие у меня отношения с Ричардом Дейкерсом.
Октавиус пристально посмотрел на нее и вдруг прозрел.
— Я понимаю, он за тобой ухаживает. Странно, как это мне раньше не приходило в голову. Ты имеешь что-нибудь против?