— Миссис Пламтри? — спросил Аллейн.
— Да, — ответила Старая Нинн и, остановившись, посмотрела ему прямо в лицо. Выражение ее глаз было неожиданно трагическим.
— Вы идете ухаживать за мистером Ричардом, да?
— Что он натворил? — спросила она таким тоном, словно Ричард неосторожно играл и разбил себе коленку.
— Он упал в обморок. Доктор думает, что это от переживаний.
— Он всегда принимал все близко к сердцу, — заметила Старая Нинн.
— Вы его воспитывали?
— С трех месяцев, — она пристально смотрела на Аллейна. — Он был хорошим ребенком, — сказала она так, будто Аллейн ругал Ричарда, — а когда вырос, стал хорошим человеком. В нем никогда не было ничего дурного.
— Сирота? — решился спросить Аллейн.
— Отец и мать погибли в автомобильной катастрофе.
— Очень печально.
— Человек не сожалеет о тех, кого никогда не знал.
— И, конечно, мисс Беллами — миссис Темплетон — взяла его на воспитание.
— Она, — проговорила Старая Нинн, — была совсем иным ребенком. Простите, я пойду посмотрю, что с ним.
Но ушла она не сразу. Постояв, она громко произнесла:
— Что бы ни произошло, его это не опозорит, — и тяжело и целеустремленно зашагала к своему подопечному.
Аллейн постоял немного, раздумывая над ее словами. В них, как ему показалось, была наводящая на размышления фраза. Из гостиной вышел бледный доктор Харкнесс.
— С ним все в порядке, — сообщил он. — Хотел бы я то же самое сказать и о себе. Все-таки самая невыносимая вещь в мире — это похмелье после чрезмерного возлияния. Кстати, можно мне выйти к машине и взять саквояж? Она стоит здесь поблизости, напротив дома. Вы знаете, Чарльз Темплетон — мой пациент, и я хотел бы его посмотреть. На всякий случай. Он ведь пережил тяжелый удар.
— Да, разумеется, — ответил Аллейн и сделал знак констеблю у двери. — Но сначала я хотел бы вас спросить: а миссис Темплетон тоже лечилась у вас?
— Да, — подтвердил Харкнесс с настороженным видом.
— Предположим, это самоубийство. Как вы думаете, она была на это способна?
— Нет, никогда.
— Она была подвержена депрессиям? Какие-нибудь признаки болезненных наклонностей? Ничего подобного?
Харкнесс внимательно разглядывал свои руки.
— Я не назвал бы ее уравновешенной, — осторожно начал он. — Случались нервные срывы. Вы знаете, как это бывает у людей с артистическим темпераментом.
— Только это? — продолжал настаивать Аллейн.
— Ну… я не люблю обсуждать своих больных и, разумеется, никогда этого не делаю, но…
— Я думаю, что в данном случае обстоятельства служат вам оправданием.
— Я тоже так полагаю. Собственно говоря, я был несколько обеспокоен. Она устраивала истерики все чаше, и сами припадки становились все более неистовыми. Форменная истерия. Конечно, частично это возрастное, но наиболее опасный период она уже прошла. Было несколько тревожащих симптомов. За ней надо было наблюдать. Но никаких суицидальных намерений. Скорее, наоборот. Более того, ни за что на свете она не стала бы себя обезображивать! Ни за что на свете.
— Да, — согласился Аллейн. — В этом-то все и дело. Увидимся позже.
— Не сомневаюсь, — уныло ответил Харкнесс.
Аллейн отправился наверх. Комната мисс Беллами приняла уже привычный вид, который приобретает любое помещение, где сыскная полиция ведет расследование: нечто среднее между наскоро организованной лабораторией и студией фотографа, центром которой неизменно является накрытое простыней тело.
Доктор Кертис, полицейский хирург, только что окончил осмотр покойной. Сержант Бэйли сидел на корточках в ванной и, разложив орудия своего труда, занимался отпечатками на разбитой картине. Сержант Томпсон, насвистывая сквозь зубы, приоткрыл изуродованное лицо мисс Беллами и наводил на резкость фотоаппарат. Сверкнула вспышка. Фокс, сидя за туалетным столом, заканчивал записи.
— Ну что, доктор Кертис? — спросил Аллейн.
— Знаете, — проговорил Кертис, — особых трудностей здесь нет. Я не думаю, Аллейн, чтобы присяжные вынесли решение о несчастном случае. Конечно, если только коронер согласится с версией, что она так проверяла аэрозольный баллон: направила на собственную физиономию и стала нажимать, как ненормальная. Все лицо покрыто этой дрянью. И в носу, и во рту, и по всей груди, и платью.
— Самоубийство?
— Не думаю. Для этого должно быть необычайно твердое решение. А есть ли для него мотивы?
— Пока нет, если не считать подозрительных истерик, которые она закатывала. Но я еще об этом почти ничего не знаю. Я тоже не думаю, что это самоубийство. Значит, остается убийство. Послушайте, Кертис, предположим, я схвачу этот баллончик, направлю на вас и начну нажимать. Что вы сделаете?
— Постараюсь увернуться.
— А если я буду вас преследовать?
— Или брошусь под ноги, чтобы свалить, или постараюсь выбить баллон из рук, или буду удирать, вопя во всю мочь, что убивают.
— Совершенно верно. А у женщины мгновенная реакция — поднять руки и закрыть лицо.
— Да, безусловно, именно так.
— Согласен, — заметил Фокс, отрываясь от своих записей.
— А она почему-то этого не сделала. На руках почти ничего нет. И посмотрите, — продолжал Аллейн, — какие на ней следы. Некоторые совсем мелкие, будто обрызгивали с расстояния. Другие, напротив, настолько большие, что от них идут подтеки. Как вы это объясните?
— Не знаю, — ответил Кертис.
— Сколько времени понадобилось бы, чтобы ее убить?
— Это зависит от состава. Этот — высококонцентрированный. Гексаэтилтетрафосфат, в формулу входит смертельный яд тетраэтилпирофосфат. Разбавлен каким-то растворителем, чтобы сделать его менее вязким. Насадка для разбрызгивания очень крупна и предназначена для использования на открытом воздухе. По-моему, такие штуки не должны свободно продаваться. Если яд попал ей в рот, а совершенно очевидно, что так оно и было, то это дело нескольких минут. В некоторых отчетах о случаях отравлений говорится о рвоте и конвульсиях. В других — жертва теряет сознание и умирает через несколько секунд.
— Эта женщина — Флоренс — нашла ее, — сказал Фокс, — на полу в состоянии, которое она охарактеризовала как припадок.
— Мы сейчас побеседуем с Флоренс, — заметил Аллейн.
— А когда пришли доктор Харкнесс и мистер Темплетон, она была уже мертва, — закончил Фокс.
— А где этот Харкнесс? — спросил доктор Кертис. — Он ведет себя просто наплевательски. Ему надо было сразу же показаться.
— Он страдал от похмелья среди экзотических растений в оранжерее, — пояснил Аллейн. — Мне пришлось растолкать его, чтобы осмотрел мистера Ричарда Дейкерса, который пребывал в сильнейшем волнении еще до того, как узнал, по какому поводу надо волноваться. Когда я с ним разговаривал, он упал в обморок.
— Ну и публика! — с отвращением произнес доктор Кертис.
— Кертис, если вы здесь закончили, я думаю, что сможете найти своего коллегу внизу в сравнительно рабочем состоянии.
— Это в его интересах. У меня уже все готово. Я сделаю вскрытие сегодня же.
— Хорошо. Фокс, надо поспешить. Нам предоставили кабинет. Третья дверь направо.
Перед дверью с видом крайнего возмущения стоял Грейсфилд.
— Приношу свои извинения, сэр, — сказал он, — но в коридоре кто-то вытащил все ключи. Если вам надо было запереть…
— Тц-тц-тц, — почмокал Фокс и полез в карман. — Совсем забыл. Попробуйте этот.
Грейсфилд с ледяным видом взял ключ. Он провел Аллейна в небольшой, мило обставленный кабинет, предоставив Фоксу заботиться о себе самому, что тот совершенно спокойно и сделал.
— Еще что-нибудь от меня требуется, сэр? — спросил Грейсфилд Аллейна.
— Ничего. Это то, что нужно.