— А-а, помню. Продолжай.
— Вот я и говорю. Я вернулась к ней, и мне показалось, что она немного успокоилась, но все-таки никак не соглашалась лечь в постель. Она придиралась то к тому, то к другому. Я ничего не могла с ней поделать. Через некоторое время я вышла и оставила ее одну. Это ее всегда раздражало, и я подумала, что хоть сейчас она придет в чувство. Я пошла на кухню за горячим молоком. Норриса не было, и я поговорила с миссис Сандерсон и Молли. Точно не помню, сколько я там пробыла, наверное, больше часа. Когда я вернулась со стаканом молока на подносе, то увидела, что везде темно.
— Кто потушил свет?
— Не знаю. Тогда я подумала, что это сам мистер Роберт. Вообще-то я думала не об этом, а только испугалась, что так задержалась. Я не стала включать свет в холле, потому что я здесь не хозяйка. Да я могла обойтись и без света. Я сотни раз проходила по этим ступенькам. Я прошла через площадку, толкнула дверь и сказала: «А вот и я», и ждала, что она мне в ответ скажет какую-нибудь колкость.
Она замолчала, и отблеск того страха все еще стоял в ее глазах.
— Ее там не было. Комната была пуста. Я не могла в это поверить. Весь последний год она была так слаба. Я думала, что переезд из Хэмпстеда будет для нее ударом. Я сходила с ума. Потом поставила молоко и опять вышла. Я просто не знала, что делать.
Она так ярко все описала, что Фрэнсис живо представила ее стоящей на пороге большой темной спальни.
— Понимаете, я испугалась, — быстро шептала Доротея. — Я знаю дом, но не людей, которые здесь живут. Каждую комнату здесь я знаю, как свои пять пальцев, но я не знаю, кого могу в этих комнатах встретить. В доме Уже был какой-то шум, и я не хотела, чтобы Шума было больше.
— Шум?
— Да, шум. Но это не совсем верное слово- Мистер Роберт днем совсем забылся, когда разговаривал с мадам. Бедный мистер Роберт, мне так было его жаль, когда я услышала о его смерти, но я бы никогда не простила его за то, что он ей сказал, если бы он остался жив. Вот я так стояла и думала, что же мне делать. А потом услышала, как она шла через холл. Я точно знала, что это была она. Ее шаги я бы узнала где угодно и когда угодно. Но я не верила своим ушам, потому что уже лет двадцать не слышала, чтобы она так ходила. Она шла быстро и уверенно, совсем как в молодости. Я подбежала к лестнице и тихо позвала ее, потому что не хотела поднять на ноги весь дом. «Это вы?» — спросила я. «А-а», — ответила она, а ее голос был такой молодой. Я подумала, что схожу с ума. Она днем так рассердилась, что, понимаете, это придало ей силы. Я спустилась, нашла ее и мы вышли на свет. Она была совершенно спокойна, совсем не дрожала, как вечером. Она была спокойна, упряма, и ее рассудок был в полном порядке. И именно тогда она приказала мне дать телеграмму.
— Она приказала именно тогда?
— Конечно, — Доротея вцепилась в колено своей слушательницы. — Так я и узнала адрес. Я вам говорю, той ночью она помолодела лет на десять. Но потом ей, бедняжке, пришлось за это платить. Она была такой, как раньше, умной и решительной. Она вспомнила, что адрес, который был на телеграмме мистера Мэйрика из Гонконга, записан в черной записной книжке. И что лежит она в дорожном секретере. Тогда-то она и продиктовала мне текст телеграммы: «Немедленно возвращайся домой. Это жизненно важно. Габриель» — Вот что было там написано. Я пообещала ей, что на следующий день первым делом пошлю телеграмму. Поэтому утром я послала Молли на почту. Мадам была слаба, поэтому у меня совершенно не было времени диктовать телеграмму по телефону или сбегать на почту самой.
— Итак, Молли послала телеграмму? Поэтому о ней и узнал инспектор? И поэтому вы ее уволили, когда нашли Роберта? Доротея шмыгнула носом.
— Да, это было глупо, — сказала она. — Я потеряла голову. Когда его нашли, я потеряла голову. Я сразу вспомнила, как она тогда бродила по дому. Я не знаю, о чем думала, поэтому не спрашивайте. Я только чувствовала, что не могу допустить, чтобы ее, бедную, допрашивали. И самым простым мне показалось избавиться от девчонки, пока она ничего не успела вспомнить. В наше время было проще, никто ни о чем не спрашивал, и никто ничего не объяснял. Я забыла, что времена изменились. Поднялся такой шум, будто я увольняла не служанку, а члена парламента. И вместо того, чтобы все скрыть, я привлекла ко всему этому особое внимание. Я пришла и рассказала все мадам, а она, моя умная старушка, из всего Этого вытащила и меня и себя.
Тихий голос угас, и на минуту в комнате Наступила тишина. Фрэнсис собралась с силами и задала вопрос, который не давал ей покоя.
— Доротея, — осторожно начала она. — Сегодня ты весь день была рядом с Габриель?
— Да.
Старая женщина выпрямилась в кресле. Ее лицо напряглось, а губы слегка сжались.
— Я ее оставила только на четверть часа, — сказала она. — Она сидела и совершенно засыпала, или мне тогда просто так показалось. Ее в последние дни совершенно невозможно понять — она такая хитрая. Я знала, что ее там никто не побеспокоит, и я пошла убедиться, не забыли ли разжечь огонь в ее комнате. Она была такой расстроенной, и я не могла позволить себе привести ее в холодную комнату. Я вернулась так, как мы и пришли — через дверь мистера Мэйрика и по боковой лестнице. Я вышла через двор, а потом через кухню. Я немного поговорила с Норрисом и женщинами. Он сказал, что только что поднимался в комнату проверить камин, и я подумала, что он вполне мог все подслушать через ту дверь в шкафу.
Я не знаю, многое ли можно там услышать. Но мне показалось, что они просто сгорали от любопытства, потому что все время расспрашивали, о чем мы говорили с Лукаром, но я постаралась ничего не выдать. Я проговорила с ними, наверное, минут десять или пятнадцать, а может, немного больше. Когда я вернулась, они уже нашли мистера Лукара, и все началось.
— Бабушка спала, когда ты пришла?
— Нет, она бродила по комнате. Она была так же бодра и в таком же ясном рассудке, как сегодня. Я заметила в ней перемену. Похоже, все эти проблемы дают ей все новые и новые силы.
Доротея замолчала и задумалась. Через несколько мгновений она улыбнулась.
— Я совсем рехнулась, — сказала Доротея. — Она не могла. Это полная чушь. Даже если бы эту милую старую голову совсем покинул рассудок, и она решилась бы на что-то дурное, то все равно не смогла бы. У нее не хватило бы сил. Это с нами, мисс Фрэнсис, что-то не так. Мы сошли с ума. Мы так испуганы, и все так перемешалось в наших головах, что все мы рехнулись. Она не смогла бы этого сделать. Да и потом, чем?
Фрэнсис ответила не сразу. Цитата из детской книжки с картинками, которую она когда-то читала, запульсировала в ее сознании: «Но если лезвия достаточно остры, ими может использоваться даже ребенок, мой дорогой лорд Берлей».
— Могла ли она это сделать? — рассеянно Переспросила она. — Я хочу сказать, просто Предположим, что у нее хватило бы сил. Могла ли она это сделать? Можешь ли ты допустить, что она это сделала?
Это был риторический вопрос, который требовал резко отрицательного ответа. Но то, что сказала Доротея, ее поразило.
— Нет, если бы только она, конечно, не подумала, что настолько стара, что все это не имеет значения.
— Не имеет значения? — ошеломленно переспросила Фрэнсис.
— Что с ней потом будет. Старики такие смешные, мисс. Они уже так привыкают к мысли о смерти, что они начинают вести себя как-то странно, как люди, собирающиеся в эмиграцию. Она уже так убедила себя, что эта жизнь для нее закончилась, что живет уже вполсилы. Она на редкость небрежно относится к своему телу, как к старому выношенному платью. В сердце она все еще та же нетерпеливая любительница приключений. В сердце она все еще молода, вот она какая. Я не знаю, чего от нее можно ожидать.
— Но все-таки, она не могла это сделать?
— Нет, милая, слава Богу, не могла. — Доротея вытерла глаза одним взмахом широкой ладони. — Мне уже гораздо лучше, — просто сказала она. — Все это дурацкие фантазии. Когда начинаешь об этом говорить, сразу понимаешь, как все это глупо звучит.