Например, то, что она, это с ее-то возможностями, не то что у меня, оставила расследование милиции. Возможно, потому, что не была в нем заинтересована, не хотела его или прямо боялась. Конечно, я не могла бы ничего доказать, еще не располагая фактами. И могла сослаться разве что на одну интуицию да на некоторые обмолвки или, наоборот, недоговоренности Руслана, о которых сейчас же вспомнила, как только узнала о случившемся. Но кто и когда всерьез относится к интуиции. А теперь все это приходилось менять и думать заново.
— А теперь спрашивайте.
— Мне бы хотелось сначала немного подумать, — почти просительно повторила я, очнувшись. — Вы не возражаете, если я еще приду?
— Конечно, нет, напротив. Приходите, конечно, когда что надумаете, мне будет интересно, что у Вас получилось. Я распоряжусь, чтобы Вас без разговоров пропускали.
— А если я приду не одна?
Она, кажется, была удивлена и немного встревожена, что было мне приятно.
— А Вы уверены, что это разумно, посвящать в наши дела еще кого-нибудь? Впрочем, как считаете нужным. Бек! — позвала она. — Войди!
Я отметила про себя это ее "наши дела".
Он возник сейчас же, за моей спиной открыв дверь, как будто стоял за ней и ждал, и я оглянулась. Мой провожатый оказался гладко, до блеска, выбрит, его череп обнаруживал идеальную форму, если б у меня была такая, я тоже так носила, а глаза — узкие и далеко расставленные.
— Посмотри на нее и запомни. Если она еще придет, сейчас же проводи ко мне. Одна или в компании.
Он кивнул.
— Пошел вон. Что-нибудь еще? Я буду ждать.
Когда Бек, закрыв за мной, вернулся в комнату, она задумчиво перебирала полу халата, длинное полное бедро показывалось. На него-то Бек сейчас же и уставился.
— Ты как следует запомнил эту женщину? Не знаю, как у нее пойдет. Если проявит излишнее рвение. Я знаю таких, не остановятся, раз начав. Ты ее должен суметь узнать в любом виде. Тебе ее придется убрать, ты меня понял? Тогда иди ко мне.
— Что так долго? Я уж начинал волноваться.
— И был прав.
— Но ты их видела, видела? Тебе удалось (получилось) увидеть?
— Да. Один — верзила, совершенно бритый, Беком зовут. А она — стриженая ведьма.
Мне хотелось бы его помучить, чтобы он приставал, выспрашивал, а я как будто неохотно ему отвечаю. Даже, войдя, прошлась сначала по комнате. Но сразу не выдержала и стала рассказывать.
— Это еще не все, их должно быть больше. Тебе придется туда еще раз, чтобы меня свозить.
— Я знаю.
— Потому что я должен сам всех увидеть.
— Конечно, иначе зачем бы я тебя втянула. Но нам обоим надо себя так настраивать, что это может быть опасно. Чтобы не было никаких неожиданностей. Такие люди.
— Смотри. Не бойся ничего, смотри, как я тут себе сделал. Я сумею тебя защитить. — Он протянул, как будто погрозил, мне кулачок и провел пальцем по его костяшкам. — Знаешь, какой теперь удар? Я, когда сижу у себя и работаю, пишу или просто читаю, то от нечего делать вот уже много лет бью этим местом по ребру стола. Теперь очень твердые. Никому не советую.
Он вскочил и теперь стоял передо мной слишком близко. Отчасти машинально, знаете, когда отмахиваешься от неожиданного нападения, отчасти в шутку толкнула его руку, а он оступился, сплетая ноги, хватаясь и сдвигая кресло.
— Это была шутка, — сказал Руслан, задыхаясь и устраиваясь обратно, — я же все понимаю. Но я захватил и кое-что более существенное.
Он достал из сумки газетный сверток, развернул и протянул мне в ладонях показавшийся огромным пистолет. Я все равно в них ничего не понимаю.
— Умеешь пользоваться?
Я покачала головой, не решаясь взять в руки.
— А ты?
— Наверное, конечно. Только раньше не приходилось никогда.
Тоже хорошо. Нет, не такой я представляла себе помощь со стороны мужчины. Он аккуратно завернул и спрятал удивительный механизм.
Но я ведь и заранее знала, и не рассчитывала. Мне просто нужно было, чтобы он всегда присутствовал и всюду меня сопровождал, куда бы я ни направилась. Типа свидетеля. Для меня это было очень важно.
— Извини, что я тебя втянула. Буду чувствовать себя теперь виноватой.
— Почему ты меня, а не я? — очень мило, как всегда, обиделся малыш, что было мне приятно и всегда с ним примиряло. — Это же я сам, мне самому очень нужно.
— Об этом я тоже хотела поговорить.
Он смотрел на меня, изображая собой вопрос, что ему очень шло. Когда говорил, то подавался вперед, а заканчивая фразу, откатывался на горбе. Что делало его совершенно похожим на перекатывающуюся в кресле луковичку. На время расследования мы договорились перейти с ним на "ты".
— Я бы хотела, прежде чем приступить ко всему этому, сперва выяснить, зачем это тебе. Так и мне будет спокойнее. Чтобы не возникало неожиданностей. И лучше друг друга понимать. А потом, если хочешь, я скажу, зачем — мне.
Он молчал. Мне с самого начала казалось, что об этом деле он знает больше моего.
— Может быть, потому, что он немного меня презирал, мне казалось. Тогда найдя его убийц — это же было бы лучшим способом ему отплатить, как ты считаешь? С тех пор я чувствую себя как будто связанным каким-то честным словом.
— А я думала, что тут дело в имени. Когда он погиб, ты должен чувствовать себя очень одиноким.
Он засмеялся.
— Или свободным.
— Нет. То было два Руслана, один большой, другой — маленький. А теперь только ты остался.
— Я его мало знал. Никогда не был особенно близок, относился же скорее плохо, чем хорошо.
Он говорил задумчиво. Он меня не спросил, зачем — мне, а сама я не сказала.
— И не ты один, — заметила сидящая напротив меня немолодая некрасивая маленькая женщина, желтокожая от частой мелочи пигментных пятен и с узкоглазым нерусским лицом. — Я слышала, как о нем отзывались очень зло. Даже сейчас, когда его нет.
— Но он же сам виноват. Он себя вел так.
— А мне он всегда нравился. И стихи его, и проза, когда он стал ее писать. А Вам? В смысле — тебе. Хотя, конечно, меньше.
Говорила задумчиво.
— Мне — нет.
— Понятно. Я согласна, что он сам себе все время вредил, бегал как угорелый, суетился. Потом еще эти рецензии, которые всех настроили.
— Приставал ко всем с предложениями. От него было трудно отделаться. Ловил везде, подстерегал, звонил и уговаривал. Заставлял участвовать в предприятиях, которые никогда не удавались. А в них никто не верил с самого начала.
— Но все равно соглашались.
— Ему было трудно отказать.
— Он был очень красив.
— Нет, конечно. Просто очень настойчив. — Я даже улыбнулся, она меня не слушала. — Он не хотел и не мог научиться понимать людей, разбираться в них, чего они хотят, как надо строить с ними отношения. Он думал, что все одинаковые. Поэтому постоянно попадал впросак.
— Как с тобой, например? То есть — с Вами. Но он же действительно хотел, как лучше, что-то сделать, я не знаю. Он же для всех старался и думал, что у него получится.
— Может быть. Не уверен. Может быть, но если только для себя, стать деятелем, то есть добиться положения, авторитета. Да, это скорее всего.
— Это не самое худшее, что могло бы с его стороны быть.
— Но все получилось противоположным образом. Конечно. Просто я устроен иначе.
Я опять улыбнулся, подумав о двусмысленности слова «устройство» в применении ко мне и высокому, длиннорукому, темнокожему Руслану.
— Будешь кофе?
— Пожалуйста, если не затруднит.
— Нет, конечно.
Она меня тоже, кажется, поняла в этом смысле. Смутилась. Я сейчас же рассердился на нее, на Руслана, на себя — за то, что сержусь на Руслана. Меня раздражали и его стихи, и он сам. Впрочем, я здесь не показатель. Известно, что пишущие чаще всего отрицательно относятся к работе друг друга. Галя встала, чтобы приготовить, так ее звали.
А еще ее звали Галиной Георгиевной или просто ГГ. Она была самой недорогой машинисткой, какую я знал. Хвасталась, что печатает с любого черновика, и пропускала абзацы или, наоборот, один и тот же печатала дважды. Мне всегда казалось, что она делает то или другое в зависимости от своего вкуса или настроения. Конечно, это происходило бессознательно, она не замечала. А я стеснялся ей сказать. Она думала, что печатает без ошибок.
Я почувствовал, что моя обычная раздраженность опять берет надо мной верх, и решил получше следить за собой. Мне это может повредить. Да ей просто нравилось печатать литературные тексты, где что-то происходит или описывалось.